Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Тишина взорвалась дробной певучей очередью морзянки. Князев быстро подстроился, прикрыл глаза, пытаясь разобраться в этом пулеметном писке. Куда там! Нетренированный слух его улавливал лишь какие-то «пр», «кл», «ст». Знаков тридцать-сорок в минуту он бы еще кое-как осилил, но Филимонов давал втрое быстрей.

Короткая пауза, очередь, пауза. Сейчас все станции настроены на частоту Филимонова. У того строгая последовательность: пока не позовет – не суйся. Вот какая-то станция ответила. Очередь, пауза. Вызывает следующую. Пора!

Князев повернул рукоятку передатчика на максимальную громкость и надавил на ключ.

Он слышал только слабое потрескивание в наушниках и стук собственного сердца, но понимал: его сигнал, тонкий непрекращающийся вой, перекрыл сейчас для Филимонова все голоса в эфире, как сирена «Скорой помощи» перекрывает уличный шум. Он не знал, чем ответит Филимонов – дождется ли паузы, чтобы обругать и больше не слушать этот хулиганский посвист, или сразу уйдет на другую частоту, уведет за собой свои станции, и ищи его потом по всей шкале. Мало ли чего – дорвался какой-то пьяный дурак до рации и безобразничает. Но Князев еще несколько секунд нажимал на ключ, а потом медленно, по буковке начал передавать свои позывные. Для верности он передал их дважды и, отстучав «прием», затаил дыхание.

Ответ прозвучал немедленно. Морзянка оттараторила гневно и умолкла, и Князев в радостном волнении оттого, что его сигнал принят, опять ничего не разобрал, лишь вспотел от напряжения.

«Вас не понял, медленней», – передал он кодом.

«Переходите на телефон», – так же кодом, медленно и очень отчетливо отстучал Филимонов. «Ну, теперь порядок», – обрадованно подумал Князев и переключился.

– Вы что, перепились там с утра пораньше? – услышал он сердитый басок Филимонова. – Что за спешка? Кто на ключе?

Князев ответил.

– А, это ты… – Филимонов заговорил спокойнее… – А я думаю, кто это лаптем клопов давит. Тебя телеграфом слушать, что заику – время и терпение надо. Что у тебя? Давай быстрей!

Князев продиктовал текст радиограммы. Филимонов, помолчав, ответил:

– Это, братец ты мой, дохлое дело. Нет вертолета. Тот, на котором Арсентьев летал, подломался, второй и последний – на Диксон перегнали. Ты подумай пока, как быть, а я свяжусь с партиями, перенесу им сеанс. Не выключайся, минут через пять позову.

Князев оглянулся на Федотыча (тот, сложив на коленях руки, смирно сидел в углу, только мохнатые его брови непрерывно шевелились) и пододвинул к себе листок бумаги.

Срочно тчк Туранск тчк райком партии зпт копия райбольница тчк тяжело заболел рабочий Костюк зпт приступ аппендицита зпт срочно необходим вертолет тчк начальник ГПП № 4 Князев.

Ниже провел черту, поставил дату, расписался. В наушниках тихо потрескивало, время тянулось страшно медленно. Только теперь он почувствовал, как устал, как болят ноги и ломит спину. Шутка ли – почти шестьдесят километров.

– Федотыч, завари чайку покрепче…

Федотыч заметался и выскочил. Князев подпер рукой подбородок, рация, столик – все поплыло куда-то.

Ничего ему теперь не хотелось, только лечь, вытянуться и уснуть, спать.

– Алло, РППВ, вы слушаете? – донеслось издалека. Князев с трудом открыл глаза, выпрямил спину.

– Я РППВ, слышу вас хорошо, прием.

– Давай радиограмму.

Приняв текст, Филимонов сказал:

– Шепнул бы я тебе пару слов, да у моего «Паркаса», сам знаешь, радиус действия две тыщи километров… Из начальства нет никого, придется мне самому…

Появился Федотыч с кружкой горячего чая. Князев хлебнул, обжегся, подул в кружку.

– Хлебца вот, хлебца свеженького поешьте! – Федотыч подсовывал ему хлеб, масло, еще что-то. – Как чуял, что вы придете, ёх монах!

– Алло, РППВ! Отдел перевозок спрашивает: гидровариант АН-2 никак посадить нельзя?

– Нельзя. Течение десять-двенадцать километров в час, у берега камни.

– А сухогрузный?

– Нельзя, некуда. Только вертолет.

– А лодкой не можете сплавиться? У устья будет катер ждать, готов хоть сейчас отойти.

– Больной нетранспортабелен.

– Вас понял. Жди.

«Жду, жду… Вот разиня, забыл сказать Лешке, чтобы связывался со мной каждый час. Сам он не догадается?».

Князев раскрыл «Недра», включил, послушал и, не выключая, положил трубку рядом с наушниками. С трудом нагибаясь, стащил сапоги, пошевелил босыми пальцами. «Попариться бы сейчас, веничком похлестаться… Уже месяц горячей водой не мылись…»

– А у меня рыба протухла, – пожаловался Федотыч. – Жарища проклятая… Вся бочка!

– Вот не жадничай, – машинально ответил Князев. – Сколько рыбы загубил, ста… – Не договорив, схватил наушники, микрофон.

– Да, да, я слушаю.

– Андрей, в общем, так. В Игарке два вертолета, один без винта, другой по санзаданию ушел, женщина какая-то на фактории никак родить не может. Был один на Надежде, но прозевали мы, ушел с грузом для зимовщиков, вернется поздно. С Диксоном нет связи.

Стоит одна машина на Подкаменной, но не наша – лесничества. Придется ждать того, что за роженицей полетел.

– Далеко это? – спросил Князев.

– Далеко. Километров двести.

«Двести туда, двести обратно – это часа три с половиной, да час на заправку, да сюда часа четыре… До темноты вряд ли успеют… Ах ты, елки зеленые!»

Князевым вдруг овладело чувство безнадежности. Рацию опять повело куда-то, тупо заныло в затылке. Он перевел дыхание, поднес микрофон к самым губам и скосил на него глаза:

– Это слишком долго. Самое малое двенадцать часов. Надо срочно оперировать, каждый час дорог. Пускай запросят Красноярск, чтобы разрешили тому, что на Подкаменной. Прием!

– Дохлое дело, – неуверенно ответил Филимонов. – Сам знаешь, другое ведомство. У них свои заботы.

Сдерживая гнев, Князев почти вплотную притиснул микрофон к губам.

– Какого черта! Запрашивайте Красноярск, я говорю! Человек умирает, понимаете? При чем тут ведомство!

Филимонов ничего не ответил, выключился. «Неужели обиделся? – с тревогой подумал Князев. – В самом деле, чего я на него ору? Его дело принять-передать…»

Он пристально поглядел на молчавшую рацию, захотелось ударить ее чем-то тяжелым, чтобы вдребезги… «Надо бы сразу, как только он заболел, бежать сюда и трясти их, трясти. Сколько времени потеряно, больше суток! Что ж делать? Давать SOS? Вертолетов все равно нет… Ну Филимонов, старая лиса, ну, погоди…»

В наушниках тараканом шуршал эфир.

«А, будь она трижда проклята, такая специальность и такая работа, и тайга, и руда, если из-за этого гибнут люди! Завтра же вернуть Матусевича, и все! Доработать планшет, написать отчет – и к черту поиски! На разведку, на стационар, где не отвечаешь один за все, где медпункт, аэродром, черт бы его побрал! Когда же мы, наконец, будем думать не только о…»

– Алло, РППВ! РППВ, слышишь меня?

– Да, да, слышу, отлично слышу, куда же вы запропастились, черти вы полосатые, нельзя же так, ну давайте, давайте быстрей, что у вас, прием, прием!

– Алло, Андрей! Связались с Красноярском. Они сами не могут такое дело разрешить, сейчас запросят министерство. Жди!

Глаза Князева застлал какой-то туман, в носу стало щекотно, и горло сдавило – не продохнуть. «Ну, Костюк, слышишь, какая из-за тебя кутерьма заварилась, сколько людей тобой занято, сукин ты сын! Москву запрашивают!»

– Федотыч, Москву запрашивают! Ты понял, что делается?

– Саму Москву?

– Саму Москву!

– Да-а-а! Это надо же, а? Это не просто там как-нибудь! Саму Москву…

– Андрей, Андрей! РППВ! Москва разрешила! Ты слышишь? Разрешила Москва! Давай быстрей координаты! Они уже мотор прогревают!

Не слыша своего голоса, Князев передал градусы, минуты, секунды. Цифры были выписаны заранее, еще в лагере. Он передал их два раза, заставил Филимонова повторить и передал еще раз. Потом выключил рацию.

На лице его блуждала бессмысленная улыбка. Он почувствовал вдруг неимоверную усталость и, отвалившись на постель Федотыча, закрыл глаза. Перед тем как уснуть, он успел подумать, что надо было бы дать координаты не лагеря, а базы, тогда не пришлось бы возвращаться пешком. Но это пустяки, о которых и думать не стоит…

До леса было рукой подать, но болото не хотело отпускать Лобанова, и он, цепляясь стволом карабина за кусты, проклинал и густой ольховник, и бесконечные обходы. Кустарник наконец кончился. Лобанов повернул вправо, в обход трясины, и поглядел на солнышко. Часов у него не было, сроду не носил; купил однажды еще на материке с получки «Победу», зашел с дружком обмыть обновку, да там ее и оставил, заложил у официантки… По солнышку сейчас где-то около полудня, поторапливаться надо.

Он поправил за плечом карабин и, коснувшись приклада, вновь пережил стыд за собственную дурость: час назад истратил три патрона на чокнутую утку, которая после каждого выстрела ныряла, будто дразнилась, и выныривала почти на том же месте. Двойная дурость: если бы и попал, утку все равно нельзя было достать, потому что выступала она на средине большого окна, к которому и близко не подобраться, да и что осталось бы от нее? Дешевое повидло, комок перьев…