— Непременно, — сказал Жогин. На самом деле, поиск союзников в верхах был частью его плана, и предложение полковника оказалось весьма кстати. — Мысли у меня есть. Во-первых…
***
Домой Жогин вернулся уже на закате. От въедливости Хо́мяка сводило скулы. Они извели чуть не пачку бумаги, спорили и ругались, насколько вообще могут ругаться между собой малознакомые люди. Но и голова у полковника оказалась светлая, а иначе он и не достиг бы своих чинов. Враки, что полковниками становятся только сыновья генералов, некоторые и сами добираются. Во всяком случае, к вечеру был готов план действий на первое время. Направления изысканий, список привлекаемых специалистов, материальное обеспечение… Жогин с Хо́мяком распределили обязанности, источники финансирования, логистику и ещё кучу вещей, о которых редко задумывается обычный человек, живущий обычными заботами. Прощаясь, полковник был бодр и энергичен, а у Жогина ужасно разболелась голова.
— Давление, — определил Иван Иванович, усаживая Илью Витальевича в машину. — Попейте от него чего-нибудь. А лучше, — он задумался на миг, — давайте запишу вас в нашу санчасть? У нас доктора не штатским чета!
— Знаю я докторов, — морщась, ответил Жогин, — выпотрошат и высушат, и фамилию не спросят. От одних названий голова разболится.
Он снова сморщился, потёр затылок.
— Зато потом как новенький будете, — сказал Хо́мяк. — Впрочем, дело ваше, но — советую.
— Да, конечно, — ответил Жогин. Спорить не было сил.
Контора Хо́мяка пряталась за городом, среди строений промзоны, и за время дороги Илья Витальевич пришёл в себя. Слегка ломило виски, но обруч, стягивающий голову, пропал.
— Где ты был? — встретила его Марина, и вид её Жогину не понравился.
— Дела, — сказал он. — Что случилось?
— Дела-а, — повтороила Марина. — Пока ты где-то дела делаешь, твой сын… сын…
Она всхлипнула. Сердце Жогина рухнуло куда-то в кишки. Он похолодел.
— Что с Артёмкой?!
— Иди, посмотри, — сказала жена. Щеки её тряслись.
Иди и посмотри. Жогин облегчённо выдохнул. Случись что серьёзное с сыном, Марина так бы себя не вела. В доме толклись бы врачи, медсёстры, бегала бы прислуга. Значит, что-то натворил.
Быстро, не без суеты, Илья Витальевич поднялся на второй этаж и вошёл к сыну. Пахло рвотой, Артём в трусах и одном носке лежал на животе поперёк кровати, свесив голову вниз.
— Фу-х, — выдохнул Жогин, — ну и вонища!
— И это всё?! — прошипела жена. — Вонища?!
— Он пьян, — пожал плечами Илья Витальевич.
— Он ребёнок! Ему всего четырнадцать!
— Да, рановато так напиваться, — сказал Жогин. — Ты что предлагаешь-то?
— Что-то делать, — зло заявила Марина. — Это вы, мужики, пьёте. Ты должен знать, что делать.
— Проспаться для начала, — сказал Жогин. — Сейчас с ним говорить бесполезно.
— Какой ты бесчувственный чурбан! У тебя ребёнок страдает! Кто его напоил? Найди, сделай что-нибудь!
— Ну, не сегодня же, — примирительно сказал Жогин. — Ночь на дворе. Завтра Артём придёт в себя, спросим.
Артём завозился, замычал, его снова вырвало. Фисташки и сухарики, определил Жогин. Всё понятно, пиво — и много. Марина кинулась к Артёму, схватила за плечи, затрясла:
— Артёмка, сынок, кто так тебя? Скажи, мама накажет!
Сын открыл глаза, пьяно улыбнулся:
— Ы-ы-ы… Ма-ик! — ма… - и захрапел.
— Убрать бы надо, — сказал Илья Витальевич. — И тазик поставить. Если ночью плохо будет.
— Уж уберу. Вечно я за вами убираю, — выпрямилась жена. — Здесь буду спать. Сыночек…
Она погладила Артёма по макушке.
— Завтра поговорим с ним, выясним. Наверняка у кого-то из приятелей день рождения был.
— Нарожали козлов, — сказала Марина. — Таких надо в роддоме топить, как котят!
Илья Витальевич промолчал. Разве женщине, когда она в таком состоянии, что-то объяснишь? Кого она топить собралась? Мальчишек, таких же, как её сын? Что, насильно в него пиво вливали?
— Завтра, завтра, — сказал он. — Пусть спит. А завтра я с ним поговорю.
— Ты уж поговори, — угрюмо глядя на него, ответила жена.
— Да уж поговорю, — пообещал Жогин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но так и не поговорил. С утра за ним приехали от Хо́мяка. За ночь у полковника возникли разные мысли, и тому срочно понадобилось их высказать. Вечером Артём страдал и глядел виновато, и говорить с ним не имело смысла. Потом молчаливая Планета в пещере взорвалась вдруг обилием радиопередач. Это значило… это много что значило, не считая уже того, что на ней оказалась разумная жизнь. Илья Витальевич закрутился и забыл о своём обещании…
Часть вторая. Планета
Глава 9
Рассвело, и налетел ветер, покрыл рябью гладь Песчанки. Сторожок дёрнулся раз, другой — и снова замер. Сорби не сдвинулся с места. Похоже, рыба устроила себе выходной, за весь вечер и всю ночь только одна поклёвка и один полосатый красавец в сетке, что спрятана в траве, да и того, наверное, придётся отпустить. Уж слишком он маленький. Ничего, вернуться пустым даже лучше, чем прийти с одной маленькой рыбкой. Можно сделать хитрое лицо и сказать: «Не за рыбой ходили!», — а там думайте, что хотите. Жаль, что это будет только пыль в глаза, сам-то Сорби знает, что он ходил именно за рыбой. Ходил и ничего не поймал, чего уж говорить об остальном?
Солнце светило прямо в глаза. Сорби запахнул куртку и откинулся на траву. Всё у него будет! Ему всего семнадцать, вся жизнь впереди. Обучение второй ступени завершено, он среди лучших, зачем же думать о плохом? Ну, не то чтобы плохом, о… стыдном? Старый Чубург учит, что им рано думать о запретном. Сорби всегда верил жрецу на слово, да и как не верить, если Мир в самом деле пребывает в желудке Великого Тритона? Это впервые обнаружил мастер Ругол, а после строго доказал великий Гур Угон. Во всяком случае, так написано в школьных книгах.
Только в последний год Сорби стал подозревать, что Чубург не то что обманывает, а лукавит. Сорби, с тех самых пор, как научился буквам, стал книгочеем. Раньше он всегда пропускал страницы «про любовь». Глупости это всё и безделье, слюни и нюни! Настоящий мужчина должен быть героем: биться с врагами, открывать новые страны, покорять дикарей. Девчонки — для маменькиных сыночков, самих почти как девчонки. Почему же теперь, стоит ему посмотреть на них посмотреть, в груди холодеет, а в голову лезут безумные мысли? Вот только подойти страшно, и остаётся только думать и мечтать.
Не то приятели, особенно лучший друг Мурон! Тот никогда не боялся заговорить, шепнуть что-то на ушко, отчего подружки хихикали и краснели. Сорби так никогда не суметь, не стоит и пытаться…
За спиной зашелестела трава, с тихим звяканьем легла на песок сумка.
— Спишь? — раздался знакомый голос.
Мурон. Стоило о нём подумать, и вот он тут, как услыщал!
Сорби открыл глаза и сел. Друг явился не один, а с полузнакомой девушкой. Она была одета в очень короткое синее с отливом платье, и от утренней свежести куталась в прозрачный плащик. Сорби видел её несколько раз на общих собраниях или праздниках. Кажется, в их школе учился её брат, года на два младше. Конечно, Сорби не знал, как его зовут, кто их запоминает, этих малявок?
— Рыбу ловлю, — сказал Сорби.
— Рыба это хорошо, — закатил глаза Мурон. — Я тоже рыбку поймал, смотри, какая красивая! Лойна зовут.
Он чмокнул девушку в висок. Девушка смущённо улыбнулась.
— Я Сорби, — сказал Сорби, поднимаясь и отряхивая штаны от приставшей травы.
— Я знаю, Мурон рассказывал о тебе, — сказала Лойна. — Говорит, ты лучший ученик в потоке. Он так о тебе рассказывал, что я подумала, что ты тощий задохлик с очками на носу.
— Я не такой, — тихо ответил Сорби.
— Я вижу, — ещё тише сказала Лойна и покраснела.
— Мы на Птичий пляж идём, — объявил Мурон. — Ты с нами?
Птичьим пляжем называли место неподалёку. Там крутой песчаный склон был изрыт сотнями нор острохвосток. Весенней порой, когда острохвостки выводили птенцов, над Птичьим пляжем стоял невыносимый шум. Когда-то, будучи совсем мелкими, Сорби и Мурон бегали туда за птичьими яйцами, чтобы зажарить их на камнях и съесть. Так было года два подряд, а потом Мурон отравился и долго болел, и с тех пор на яйца не мог смотреть. Так что последние годы они ходили туда только купаться. Река там обмелела, но разлилась широко, и поэтому хорошо прогревалась на солнце. Сорби любил просто лежать на воде, раскинув руки и глядя на облака. Синяя трава щекотала голую спину, нагоняла дрёму…