этрусском стиле, располагал и собственным портиком, и прихожей, ведшей прямо в атрий, в центре которого находились имплювий и алтарь пенатов, а по сторонам возвышалась колоннада, под которой открывались десять комнат, по пять с каждой стороны, служившие кухней, столовой, библиотекой, а также классными помещениями, где наставницы преподавали своим ученицам обряды и тайны их жреческого ремесла.
Из атрия по двум коридорам попадали в перистиль шириной около девяти и длиной двенадцать метров, окруженный колоннадой, поддерживавшей крышу. Посреди перистиля открывался красивый бассейн из травертина, в котором хранилась подведенная из соседней речушки Лаутулы вода. Бассейн служил весталкам для купаний и прочих надобностей[52].
С трех сторон перистиля находилось по четыре комнаты. Те, что располагались направо от входа во двор, были заняты максимой и самой старшей наставницей; левые комнаты принадлежали двум другим наставницам, а в комнатах в глубине двора жили воспитанницы.
В отличие от большинства других римских домов жилище весталок оканчивалось перистилем и не имело ни сада вне его, ни хозяйственных построек.
На верхнем этаже этого дома, в малюсеньких, скудно обставленных комнатках, спали шестеро рабов, приставленных для службы весталкам.
Как дом, использовавшийся под мельницу, так и вход из сада в атрий Весты по ночам стерегли две огромные собаки.
За восемь дней до декабрьских календ (24 ноября) того же самого года над Римом шел мелкий-мелкий дождик, так что воздух под мглистым, свинцовым небом сделался печальным и невыносимым.
Прошло почти два месяца со времени событий, о которых рассказывалось в предыдущей главе. Истекали шесть месяцев, отведенных для диктатуры Фабия Максима; он и его коллега Минуций передали командование легионами консулам Сервилию Гемину и Атилию Регулу, которые отвели армию на зимние квартиры возле Ларина, в то время как Ганнибал зимовал со своей армией в окрестностях Гереония.
В третью стражу (около девяти утра), несмотря на дождливую погоду, уже много дней стоявшую над Римом, множество матрон торопились к храму Весты, следуя туда и на плечах рабов, в носилках, которые тогда уже начинали входить в моду у самых богатых семейств, и пешком.
Одеты они были в самые тонкие и роскошные белые столы, а чтобы уберечься от непогоды, многие из них поверх белых шерстяных рубашек, одевавшихся прямо на голое тело, натянули по две белые туники – одну на другую.
Большинство же тех, что шагали пешком, закутали, защищаясь от дождя, голову и плечи в темные грубошерстные плащи с капюшоном; впрочем, некоторые из дам еще приказали рабам раскрыть над ними зонтики, потому что изнеженность женщин, их любовь к роскоши уже начинали тяготить римлян и требовали неотложного вмешательства специального закона, чтобы ограничить излишества[53].
Перед храмом уже собралась большая толпа людей, закутанных в темные тоги, пенулы, сагумы; у многих на головах были шапочки или шляпы.
Под портиком храма Весты стояли ликторы верховного понтифика и фламинов – явный признак того, что в храме совершались какие-то важные обряды.
Ликторы вместе с антеамбулонами и рабами, сопровождавшими матрон, помогали последним пробиться через толпу и пройти в храм, поскольку тот был не очень велик и не мог вместить всех желающих. Потому-то верховный понтифик распорядился, что преимуществом входа будут пользоваться женщины и самые знаменитые консуляры.
Внутри храма верховный понтифик Луций Корнелий Лентул, одетый в самые роскошные жреческие одежды, облачившись в белую, обрамленную пурпуром тогу, увенчав голову митрой с ветвью оливы, восседал на курульном кресле. Такая привилегия оказывалась только одному ему среди всех священнослужителей. В руках он держал серебряное кропило для разбрызгивания святой воды на молящихся.
Вокруг него собралась коллегия весталок, а за ними стояли коллегии фламинов, авгуров, салиев, фециалов, арвалов, эпулонов, децемвиров Сибиллиных книг. Всю эту толпу священников полукругом обступили секретари верховного понтифика, камиллы, фламины и фламинки, эдиты, тибицены и тубицены, помощники жрецов, писцы, пулларии и калаторы.
Всего было не менее трехсот служителей священных культов, и все они стояли справа от алтаря богини, который сейчас охраняла весталка Опимия.
Служба уже закончилась, и верховный понтифик окроплял собравшихся в храме святой водой. Он поднялся с курульного кресла и посреди всеобщего молчания (а в зале собралось кроме почти тысячи матрон и римских дам еще человек пятьсот патрициев, сенаторов и всадников) заговорил:
– Мы просили милости у целомудренной и невидимой богини; ее пророчество было благоприятным, а поэтому я прочту имена двадцати девочек, дочерей двадцати римских граждан, избранных в соответствии с буквой законов, чтобы жребий решил, какая из них должна заменить непорочной деве умершую в прошлом месяце Минуцию, исполнявшую обязанности служанки богини-девственницы, защитницы священного огня, сотворившего и оживившего землю.
В толпе матрон выделялась величественностью фигуры, строгой красотой лица, достойной и гордой позой Помпония, мать Публия Корнелия Сципиона, уже прославившего свое имя в битве при Тицине, когда он спас от верной смерти своего отца; при его рождении Помпония перенесла жесточайшие боли и опасную операцию[54].
Подле Помпонии стояла высокая, темноволосая красавица с густо-черного цвета глазами; звали ее Эльвия Эбутация, и была она родом из Латия, а в Рим пришла на поиски развлечений; в доме Сципионов она жила гостьей. Разумеется, Эльвия Эбутация ничего не понимала в ритуалах и церемониях римского культа, а поэтому просила Помпонию разъяснять ей смысл того, что происходило перед их глазами в храме Весты.
– Когда случается, что умирает одна из шести дев богини, – любезно пояснила Помпония своей гостье, – ее догребают в подземельях атрия Весты, места вечного отдыха жриц ее коллегии, потому что этим святым девам наш святой царь Нума Помпилий, основатель римской религии, даровал привилегию быть похороненными в стенах города[55], привилегию редчайшую, определяемую только декретом народа для какого-нибудь великого полководца или выдающегося гражданина. Чтобы заменить ее другой весталкой (а девушки редко добровольно соглашаются посвятить себя на целых тридцать лет исключительно служению богине, сохраняя ненарушенной свою девственность, да и отцы противятся желаниям тех немногих, которые предпочли бы посвятить себя культу Весты), мудрый закон предписывает, чтобы верховный понтифик выбрал двадцать девочек от шести до десяти лет среди самых здоровых и самых совершенных, которые только есть в городе. Эти девочки должны быть в полном телесном здравии, а также совершенны в любом другом смысле; у них должны быть живы отец и мать; их обязательно выбирают среди свободных родов, к тому же незапятнанных публичными обвинениями. Отобрав этих девочек, а выбор является исключительной привилегией верховного понтифика, и тот бросает жребий, на какую из двадцати падет бесспорно достаточно тягостная честь стать жрицей Весты. И как раз на этой церемонии, о Эльвия, мы сейчас и присутствуем…
Помпония