город. Ведшие к Ратуменским, Карментальским и Санквальским воротам улицы были переполнены теснящимися и толкавшимися людьми, обсуждавшими на разные лады события этих комиций и последствия декрета, который там был одобрен. Каждый судил в соответствии с собственными чувствами и собственными убеждениями.
– Победа, победа, – говорил какой-то пролетарий, с большим удовлетворением потирая руки.
– Чья победа? Над кем победа? – раздался за его спиной резкий и суровый голос.
Простолюдин обернулся и узнал в говорившем Марка Ливия Салинатора.
– Безумцы! – быстро продолжил непримиримый сенатор. – Победа прихоти мясника Варрона над святостью законов, победа наглого невежества Минуция над мудрым мастерством Фабия, победа превышения власти над правосудием… Вот ваша победа… Безумцы!
Все окружавшие его замолчали, и Салинатор добавил через мгновение громким голосом:
– Победа, вы сказали? Ладно, хорошо, и я на это надеюсь; победа Ганнибала и тяжелейшее поражение этого несправедливейшего римского народа!
* * *
Турма римских всадников кружилась вокруг высокого холма, совершенно голого, полностью лишенного хоть какой-нибудь растительности, с каменистыми, трудными для подъема склонами; на вершине его сошлись в отчаянной схватке полтысячи испанских пехотинцев и шестьсот римских легионеров. Этот холм отделял лагерь Ганнибала при Гереонии от позиций Минуция в окрестностях Ларина.
Прошло двенадцать дней со времени голосования, решившего судьбу Фабия Максима, который впредь и до окончания своей диктатуры должен был, согласно декрету народа, делить руководство легионами с Минуцием Руфом.
Минуций хотел, чтобы командование армией переходило от одного к другому через каждые два дня, но Фабий не согласился на это, потому что все будет делаться наудачу, у него, Фабия, власть не отнята, она только разделена с другим; он никогда не откажется добровольно от командования своей частью войска, не будет чередоваться по дням и по времени с ним, а разделит войско и сохранит, пусть не все, но что сможет[40].
Итак, легионы были разделены между двумя командующими: Минуцию достались Первый и Четвертый, Фабию – Второй и Третий. Две армии, по двадцать пять тысяч человек в каждой, расположили свои лагеря на расстоянии четырех миль одна от другой. Минуций оказался чуть ближе к Гереонию, Фабий – к Ларину.
Минуций, вознесшийся от недавних успехов над неприятелем, а больше всего от чести, оказанной ему римским народом, уравнявшим его во власти с диктатором, жаждал сразиться с Ганнибалом. Когда карфагенянин послал пеших испанских воинов занять лысый холм, Минуций воспользовался предлогом, чтобы завязать сражение.
Против кружившей у подножия занятого пехотинцами холма римской конницы, искавшей возможности помочь своим копьеносцам, из лагеря Ганнибала вылетели галопом пятьсот нумидийцев. На помощь римской коннице подоспели другие турмы; в ответ появились подкрепления и у нумидийцев. Минуций двинул на холм легион; испанские пехотинцы были опрокинуты, но очень быстро на помощь подошли еще пять тысяч, так началась жесточайшая, почти всеобщая битва.
Минуций подумал, что настал час двинуть в бой оставшуюся часть армии, и вывел ее за частокол. В ответ Ганнибал бросил вперед галлов, и обе стороны всей своей силой столкнулись в яростной атаке, одинаково смелые, одинаково доблестные, и судьба боя оставалась неясной.
Но внезапно из-за всех осыпей, из всех расселин, которыми были богаты безжизненные обрывистые склоны холма, а было их много и достигали они крупных размеров, выскочили пять тысяч испанских пеших воинов, засевших там с прошлой ночи по приказу Ганнибала, и, обрушившись с тыла на оказавшихся в отчаянном положении римлян, смешали их боевые порядки и устроили жестокую бойню.
Однако Фабий был начеку; увидев издали, что Минуций из-за тривиальной ошибки попался в расставленные Ганнибалом сети, он воскликнул:
– Вот так: нет быстрее того, кто сомневается, фортуна наказывает безрассудство. Коня мне, легионы к оружию, быстрей!
И, выведя легионы из лагеря, он поспешил на помощь братьям, уже опрокинутым и побежавшим по всему фронту. Фабий решил повести свою армию в битву, расположив ее таким образом, что между двумя корпусами остался значительный интервал, в котором могли собраться и перегруппироваться беспорядочные массы легионов Минуция.
А когда он наконец ударил на карфагенян, вынудил их отойти и стал преследовать их, легионеры Минуция собрались за спиной легионов Фабия, перегруппировались, привели себя в порядок и с удвоенной яростью обрушились на врага, заставив его отступать по всем направлениям. Очень быстро судьба сражения переменилась, началось жестокое избиение карфагенян, ряды которых через час смешались полностью. Но Ганнибал приказал трубить сбор, а тем временем восемь тысяч нумидийцев, молниеносно брошенных в бой, обрушили на римлян тридцать или сорок тысяч дротиков и остановили их напор, дав возможность пешим карфагенянам укрыться в лагере, у входа в который Ганнибал воскликнул:
– Я победил Минуция, но Фабий победил меня[41].
Фабий, нанеся врагам жестокие потери, удалился в свой лагерь.
Минуций, сконфуженный и пристыженный, вернувшись в свое расположение, собрал солдат и долгое время стоял перед ними с поникшей головой, горькие мысли отражались на лице его. Наконец, он поднял голову и заговорил громким, энергичным голосом:
– Солдаты, товарищи мои, я был безрассуден и самонадеян до сегодняшнего дня, хочу быть по крайней мере честным, искренним и громко заявить, что я ошибался. Мне надо скорее похвалить судьбу, чем жаловаться на нее: благодаря ей я за один день понял то, чего не понимал все пятьдесят лет своей жизни. Я понял, что, не умея командовать другими, вынужден подчиниться тому, кто умеет властвовать. У вас уже есть диктатор, который будет вашим командиром во всех других делах, но сейчас я буду вашим командующим, который поведет вас отблагодарить его, и я первым стану во всем подчиняться его приказам. Ну же, поднимите знаки легионов и пойдем к диктатору.
Все рукоплескали словам начальника конницы, потому что раскаивались в несправедливых обвинениях, высокомерно брошенных Фабию, у которого теперь все находили и мудрость, и воинскую доблесть.
Подняв легионных орлов с земли, Минуций повел армию к Фабию и, при всех попросив у него прощения за свои проступки, а также горячо поблагодарив, назвал его отцом, благодетелем и, проникнув в благоразумие его промедления, признал его спасителем Рима и приветствовал как такового.
Фабий Максим, у которого доброта и величие души были сравнимы с осторожностью и мудростью ума, обнял Минуция, который отказался от власти, вверенной ему народом, и остался по-прежнему начальником конницы.
Пока все солдаты обнимались и приветствовали друг друга, собираясь в палатки на очень скромные, но братские пиры, Фабий повел Минуция к себе и пригласил его остаться на весь день в его палатке. Когда диктатор прогуливался с начальником конницы по правой улице лагеря, шедшей вдоль частокола, вдоль которой тянулись палатки отборных пехотинцев, а также знаменосцев, он увидел