На какое-то мгновение я была уверена, что вот-вот стану свидетелем смерти Макса.
То есть до тех пор, пока Нура не рванула с отведенного ей места, скользнула перед Максом и опустилась на колено.
— Пожалуйста, простите его, моя королева. Вещи, свидетелем которых он был и которые он потерял во время войны, все еще остаются в памяти, и его разум никогда не будет прежним. Он не знает, что говорит.
Я могла только вообразить лицо, которое он скорчил при этом намеке.
— Я точно знаю, что говорю, — прорычал Макс.
— Сумасшедшие всегда так думают, — сказала Нура Королеве, не обращая на него внимания.
— Я точно знаю, что говорю, и при необходимости столкнусь с последствиями.
Никому не понадобился мой особый дар, чтобы услышать смелость в этом заявлении.
Нура смотрела на Макса так, как будто он действительно был сумасшедшим, и, честно говоря, я тоже начинала так думать.
Изящные тела охранников в капюшонах двигались крошечными, смертоносными движениями, словно сворачивающиеся кольцами кошки.
Губы королевы были плотно сжаты, ее кукольные глаза блестели, кулаки дрожали по бокам. Впервые ее компаньон Вальтейн двинулся. Он шагнул вперед, положив руку ей на плечо.
Как бы молча говоря: Не надо.
Но она смотрела только на Макса.
— Вы не можете так со мной разговаривать. Я Королева. Мой отец гордился бы тем, что я сделала, чтобы отомстить за него.
— Твой отец бы…
— Довольно! Вы
Рука Вальтейна сжалась на ее плече. Он наклонился вперед, чтобы прошептать ей на ухо. Затем отступил назад, оставив Королеву Сесри стоять там с тяжело вздымающейся грудью, яростная внутренняя борьба отражалась на ее лице.
— Я знаю, что вы спасли жизнь моему отцу, — сказала она наконец. — Поэтому, в его память я дарую вам милость, один раз.
Я судорожно выдохнула.
Но Королева не закончила.
Она обернулась, губы скривились в яростной усмешке.
— Но вы. — Она указала на лорда Савоя, стоявшего на коленях на ступеньках. — Вы лжец. Вы предатель. И я не повторю ошибок моего отца.
— Пожалуйста, моя Королева… — Лорд Савой коснулся лбом каменной земли. Все его тело тряслось. Когда я посмотрела на него, ужас, который не принадлежал мне, наполнил мои вены. Мое зрение начало расплываться.
— Я знаю, что вы лжете. Я знаю, что вы участвуете в заговоре.
— Нет, я….
— Я знаю это! — Слезы потекли по ее щекам. — Я молода. Но я не наивна и не слаба.
— Пожалуйста… — Макс рванулся вперед, протягивая руку.
Но затем, так быстро, что от их движения казалось, будто время прыгнуло вперед…
Двое охранников в капюшонах вонзили копья в спину съежившегося мужчины.
Мир замер, когда его кровь пролилась на золотые ступени Дворца, капая вниз густыми водопадами. Она скапливалась вокруг ног Макса.
Один из охранников сапогом снял дергающееся тело лорда Савоя с копья и сбросил его с лестницы.
— Пусть это будет доказательством, — сказала Королева, но я сомневаюсь, что ее кто-нибудь услышал. Мы все стояли в тишине, пока она, ее солдаты и ее Вальтейн поднимались по ступеням, длинное румяное платье волочилось за ней.
Как только они скрылись за воротами, я прыгнула к Максу, который стоял совершенно неподвижно, наблюдая, как кровь впитывается в подошвы его ботинок. Я тоже чувствовала, как она пропитывает меня. Еще теплая.
Как и у Эсмариса. Как было и у меня.
Прежде чем я успел заговорить, Нура повернулась к нам, и в ее бесцветных глазах загорелся огонь.
— Если ты так сильно хочешь умереть, — выплюнула она, — повесься, как и любой другой жалкий ублюдок. Я не поставлю себя в такое положение, чтобы снова спасти тебя.
Я была удивлена тем, как быстро колючая защита дернулась к кончику моего языка. Пришлось стиснуть зубы, напоминая себе, что нуждаюсь в благосклонности Нуры.
Макс почти не реагировал.
— Ты права, Нура, — сказал он ровно. — Должно быть тяжело быть такой чертовски самоотверженной.
Его рука скользнула в карман и достала кусок пергамента, который он медленно развернул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Безжизненное лицо лорда Савоя, всего в нескольких шагах от меня, смотрело куда-то из-за моего правого плеча. Позади нас толпа начала рассеиваться.
— Макс… — я даже не была уверена, что собиралась сказать. У меня было так много вопросов, но я чувствовала себя слишком плохо, чтобы задать хоть один. Вся моя энергия ушла на то, чтобы отделить свои мысли от тумана чужих.
Взгляд Макса упал на меня, и что-то в нем дернулось, между его бровями образовалась морщинка беспокойства.
— Пошли домой.
Он разорвал на бумаге две злобные строчки, и мир начал чахнуть и растворяться вокруг нас. Я сжала его руку, сжав пальцы, когда вдруг поняла, что он дрожит. Или, может быть, это была я.
Нежная, мелодичная тишина сада была почти жуткой, когда мы вернулись в коттедж. Макс не сказал ни слова, пока мы шли к дому. Мир все еще вращался, и я думаю, он знал это, потому что не пытался вырвать свою руку из моей.
Я хотела спросить его, в порядке ли он, но это был глупый вопрос, потому что было очевидно, что он не в порядке. Я тоже не была в этом уверена. Поэтому вместо этого я сказала:
— Ты был прав.
Уставшие голубые глаза скользнули по мне.
— Что?
— Человек с попугаем. Не самое странное.
Макс издал сердитый, лишенный юмора смех, и мы снова почти не разговаривали.
***
Я сбросила свои окровавленные сапоги и несколько раз вымылась, но в ту ночь я все еще не чувствовала ничего, кроме запаха смерти, и не видела ничего, кроме этого безжизненного лица, прижатого к золотым ступеням.
Звук был именно таким, каким я его себе представляла. Плоть и кость.
Таким образом, история Макса на войне была больше, чем я думала. И его семья –
Его семья –
Теперь некоторые вещи стали более понятными. Изоляция Макса. Его цинизм. Его горечь. Я знала, как такая трагедия, независимо от обстоятельств, может так легко стать сердцевиной твоего существа. У меня так было. Я просто подожгла ее и позволила ей питать меня. Она так же легко могла бы съесть меня заживо.
Я соскользнула с кровати и стала ходить по комнате, выглядывая в окно и наблюдая, как лунный свет ложится на нежные складки цветов. Я посмотрела на свои руки, желая, чтобы холодный голубой свет струился из кончиков пальцев. Он свернулся в бабочку еще до того, как мне пришлось сказать ему об этом. Мило. Но слишком нежно, слишком хрупко.
Что бы ни случилось в городе Сарлазай, это было противоречивым. Я никогда не испытывала такого сильного отвращения. Такой ненависти. Что бы там ни сделал Макс, это принесло им победу в войне, да. Но за это пришлось дорого заплатить.
Но ведь такова была природа войны, не так ли? Я почти не помнила худшего из Треллианских войн, но я знала, что даже Низренские победы оставляют так много скорбящих. Моим самым ярким воспоминанием о времени до падения Низренского сената было то, что я заглянула ночью в спальню моих родителей и увидела, как моя мать плачет в объятиях тети или друга семьи, которого я больше не помню. Я даже не помню, кто умер. Но больше всего я помню отчетливое замешательство. В тот день было много празднеств: еды было больше, чем мы получали за последние месяцы, и сам Стратегас поднимался на главный балкон, чтобы рассказать о нашей доблестной и сокрушительной победе над треллианскими армиями на том или ином фронте, прославить нашу честь. И наша надежда, чтобы заверить нас, что мир и победа были неизбежны. Мне было пять лет — мне просто нравилось пить молоко, есть пирожки, испеченные с настоящим сахаром. Я не замечала ни молчания матери, ни ее натянутой улыбки. И той ночью, когда я смотрела, как она плачет, я не понимала.
Мы победили, сказал Стратегас. Разве мы не должны были быть счастливы?
Тогда я была слишком молода, чтобы знать правду. Эта победа означала чужое поражение, а иногда и наше собственное поражение. Эта победа означала жертвы, а иногда и такие, на которые не желал идти даже наш собственный народ. На войне всегда кто-то платил.