*
Когда-то тут правил король Граллон,
Дочь Дахута была у него.
Говорили — она, мол, русалочья дочь,
Вот и молода оттого…
Кто её мать, сколько ей лет,
Едва ли знал и король…
Но не вянул шиповника розовый цвет
В волосах её, чёрных как смоль.
И два любовника было у ней:
Один — сам отец, Граллон,
А другого не видел никто из людей —
Но со страхом шептали: "Он".
Был Ис обнесён высокой стеной,
И дважды в сутки прилив
Окружал неприступную стену волной,
Равнину вокруг затопив.
Но ворота, в которые билась вода,
Были на ключ заперты,
И король клал ключи под подушку всегда
С наступлением темноты.
В объятьях дочери засыпал Граллон,
И заполночь, нетерпенья полна,
Ключи, не нарушив отцовский сон,
Вытаскивала она.
Только однажды Тот, Другой,
Опоздал, а принцесса ждала.
Повела она гостя в свой покой,
Но спешила так, что дрожащей рукой
Калитку не заперла…
Время за радостями пропустив,
Дахута, в глухом в полусне, -
И не заметила, что прилив
Уже подошёл к стене.
Не увидев, как сдуло со стула платье,
Спохватилась она, лишь когда
Золотые туфельки из-под кровати
В окно унесла вода.
И волну ощутив с холодной тоской,
Увидала Дахута сквозь сон:
Растаял любовник в пене морской,
А в спальню вбежал Граллон!
На руках её вынёс из башни пустой,
Положил поперёк седла —
Вдруг лодка с площади городской
Епископа принесла.
Белый конь морской — в воде по колена,
Граллон уже в крепком седле,
И плевать ему на крик разъярённый
Епископа Гвеноле:
"Брось ведьму, грешник, — и город спасёшь:
Помолюсь — начнётся отлив!"
Но король на скаку ему крикнул: "Лжёшь!" —
В лодку плетью свалив.
Копыта били ночную волну,
Ложились воды пластом,
Ржаньем конь разрывал тишину,
Пену сбивал хвостом,
И разлеталась пена кругом:
И дороги он не искал,
И пред морским колдовским конём
Расступались теснины скал.
Налету распустилась одна из кос —
И только ночная тьма
Видела, как из её волос,
Цветок из полночных её волос,
Тот шиповник,
Что был розовее всех роз,
Покатился по склону холма…
*
Переулки спускаются к портовым причалам.
В переулке три столика —
Кабачок под навесом густого плюща и
клумбы синих гортензий, тяжёлых как волны.
Из-за них выплывает хозяйка,
нам на столик ставит она
блюдо, морскими тварями полное,
и бутылку вина…
Длинна бутылка и зелена —
узорчатой плесени след,
будто бы прямо с морского дна
принесли нам этот обед.
А хозяйка в передничке, на золотых каблучках —
и неясно, сколько ей лет,
а в длинных, чёрных, как смоль, волосах —
шиповника розовый цвет…
192.
Бегают по лесу листья
С бурундуками вперегонки,
Прыгают по лесу листья —
Словно и сами — бурундуки.
Носится по лесу осень:
Листок гоняется за листком,
Носится по лесу пёсик:
Каждый лист кажется бурундуком.
193.
"…Есть время искать и время терять,
время собирать и время рассеивать…"
Экклезиаст
…И сам изменяешься лишь от того,
Что видел, что слышал, вдыхал…
Кожей помня
Лес, море, свою и чужую постель,
Уют площадей и размашистость комнат,
Дороги, собак, новогоднюю ель,
Лиловый прибой бугенвилей
и белый —
Жасминов…
Так вот — география тела:
(Брось карту — на ней лишь глубины да мель) —
Вот тут на ладони, наверно, Брюссель,
А это — Флоренция въелась в колено,
Затылок печёт? — что ж, как видно Палермо,
В хребте холодок — Царскосельский лицей,
Венеция плещет в глазах, не смолкает,
И солнце идёт петербургским ночам,
Витражные розы Париж распускает,
А Рим предъявляет начало начал…
. . . . . . . .
Теперь, улыбнувшись и дням и годам,
Раздай по молекуле всем городам,
Всем креслам, где сел хоть на миг,
всем садам,
Зверям или женщинам —
Так, чтоб остаться
Во всём,
чего жизнью случалось касаться…
2001 г.
194.
Туман на крышах, туман в ушах,
Затылку — как на подушке.
И деревья, и дыханье он мнёт не спеша;
Очки, ветровые стёкла —
Тоже его игрушки…
Капли тумана — слёзы ветвей, не иначе…
Но деревья ведь долго живут —
Так что ж они плачут?
И почему тогда не плачут собаки?
195.
ЗАМЕТКИ К БИОГРАФИИ АБРАМА ТЕРЦА
Все биографии — враньё чужих столетий —
С Гомера повелось такое,
"а затем" —
Хайям, Вийон, Шекспир…
Их не было на свете?
Тогда уж Терца, точ-
но, не было совсем!
А кто же был?
Да Пхенц, и — запер дверь…
…Гуляй в подшитых валенках теперь,
А рядом — Пушкин с тросточкой и в шляпе
(Или в цилиндре? Разницы тут нет!).
"В запасе вечность", как сказал поэт…
(Ну, тот, что паспортину держит в лапе).
Един в трёх лицах — Пхенц, Абрам, Андрей,
"Спокойной ночи" буркнув из дверей,
Опять за старенький компьютер сел,
Опять, наверно, чем-то новым занят…
Но как теперь узнать! Пхенц улетел…
И что ещё он т а м нахулиганит?
—---
Вольно ж так долго побеждать,
Что белый конь успел подохнуть,
Седок — ослепнуть и оглохнуть,
Кому на ком теперь въезжать?
Да и куда?..
7 ноября 1997
196.
У низкого моря в Тоскане
прибой шевелит камыши;
ленивые тучки таская,
день долго уйти не спешит,
и в бликах болотных старея,
он ляжет в глубокие травы,
оливковой станет аллеей, -
(не лЮвровой громкой аллеей!), -
уйдёт от холмов и от славы,
мимо Пизанской башни,
мимо песчаной мели,
рыжей, как та, вчерашняя,
на полотне Боттичелли;
смягчатся краски заката
в туманный портрет вдали:
(так пишет блаженный Беато
лик усталой земли?) —
и вечер останется вечным,
и свет в ночи не стихает:
ведь кроме пейзажей да женщин
ничего не бывает в стихах,
ничего в стихах не бывает.
ROMA — AMOR
Гёте, кажется, в "Поэзии и правде" писал, что тот, кто сумел разглядеть Италию, и прежде всего Рим, никогда более не почувствует себя несчастливым!
Мне захотелось собрать вместе стихи разных лет, связанные с Римом. Только не надо искать ни порядка, ни хронологии. Между самыми ранними и последними — расстояние лет в двадцать пять… Но что такое четверть века перед Вечным городом?
197.
МЕЛЬКАНИЕ ЗА ОКНОМ
Этрусков облезлая охра,
Покрытая нынешней пылью…
И вылепленные дома
Вломились на склоне холма
В бурьян — но ничто не заглохло.
Вьюнков бело-синяя тьма…
И это — Романья-Эмилья.
А может — Эмилья-Романья?
Торчат тополиные свечки,
Да мелкие мутные речки
Устало урчат по каменьям.
И как непохоже на это
Глядится Италия Блока,
В которой и Рима-то нету…
Нет: лучше в неслепленных строках,
В небывшем, наверное, веке,
Увидеть этрусков следы
Там, около Чивитавеккии,
Где пальмы, да в охре пруды…
Шуршит вулканический пляж.
Стен серых облуплена глина,
И роются пёстрые куры,
Как будто написан с натуры
В манере совсем не старинной
Печальный, не южный пейзаж…
В туннели, туннели, туннели
Всё время вбегает вагон,
Туннели давно надоели…
А охра темнее, светлее,
Желтее, краснее сквозь сон…
Писать невозможно в вагоне…
И в зелени охра потонет,
И в море поля убегают,
А пинии слазят с горы,
Светлеют в закате и тают
От дымки морской, от жары…
Руины какие-то мимо…
И это — дорога до Рима?
198.
Аппиева дорога,
ЛЮвровая зима,
Аппиева дорога —
Римская Колыма.
Пореем да жареным салом
Несёт на третьей версте.
У крестов конца не хватало —
Распинали на букве "Т".
От устриц и лимонов
Отбросы закат золотит?
Нет, медные легионы
Отдыхают на камне плит.
Рим загорается сзади,