И по Востоку смертная тоска
Со струн стекает, как плюмаж с берета,
На бархат королевского колета,
На кружево упавшего платка…
Ох, не пускайте в короли поэта,
Затем, что слишком звонкая строка
Опасней, чем внезапная комета.
Уж лучше — с бубенцами дурака,
Который не поскачет на край света,
Не отличит сирвенту от сонета,
В бой не полезет из-за пустяка…
……………………………………………………………
Оранжевые львы Плантагенета,
Рыча, вздымают тощие бока…
Gisors
175.
ЧАСЫ
(Мюнхен, 1480 г.)
Над часами башни
гномы танец начали,
Вкрадчивы и медленны их шаги…
Вот как стражи времени
время растрачивают,
И вокруг красавицы вьют круги!
Фаты хлыщеватые — похоть, гармония,
Фески да тюрбаны (а шаги — всё длинней),
Праздничный гротеск, пантомима иронии —
Гномы-басурманы прекраснее людей…
Как тут не мешают они
проповеднику?
И ведь вылезают каждый божий час!
Как не превращают
в ярмарку обедню?
Как тут прихожане
не пускаются в пляс?
…А в ВезлИ на капителях —
черти с мужиками,
И свиные хари — добрым людям на страх,
В Нотр-Дам химеры — матерящийся камень…
Славное кощунство есть в готических церквах.
176.
1 января 1999 г.
К скульптуре Ресипона
Предпоследний в дурацком столетье уже начинается год.
И на крыше Большого Дворца, как кривую зелёную птицу,
Над скруглённым углом и над серой рекой, изготовясь на взлёт,
Взбеленил на дыбы Аполлон эту бронзовую колесницу.
Раззолоченный купол среди фонарей Аполлону не снится:
Над парижскими острыми кровлями он начинает полёт,
И прожектор за ним белый след в направлении Аустерлица
Прорывает тоннелем сквозь ночь, как огромный взбесившийся крот.
Аквилон над мостом Александра январские листья несёт,
И вдогонку за ними какие-то узкие, талые лица
Мимо бледных тройных фонарей пробегают, боясь опалиться,
А за ними, как шлейф, над водой лезет запах гниющих болот.
Так, сквозь строй фонарей, этот мост к бонапартову гробу ведёт,
И на тучи отброшена тенью кривая зелёная птица…
Может солнцу удастся хоть утром сюда сквозь туманы пробиться,
Чтоб четыре коня не казались орлом, что столетья клюёт…
Сентябрь 2001 г.
177.
НА МЕСТЕ НОТР-ДАМ…
"Здесь римский полководец Юлиан был провозглашён императором. Позднее его прозвали Отступником за то, что он отказался от христианства, уже основательно тогда утвердившегося в Риме, и на период своего правления вернул Империи всех античных богов"
"Хроники Парижа".
Солдатская латынь бродяги Юлиана
Звучала тут, где чуть не тыщу лет спустя
Вознёсся каменный готический костяк
Во славу Одного небесного тирана.
А Юлиан вернул богов и пренебрёг
Единым Господом — хоть был он император:
Ведь чтоб вернуть Олимп стать надо демократом,
Тоталитарный дух и есть единый Бог!
Как возвратить тот мир, где не сочтёшь дриад? -
У каждой признаки и право божества —
Но козлоногий Пан не лезет править морем,
И пьяный Дионис не посещает ад,
Зато — божественны хоть ветер, хоть трава,
Не верящие в бред о монопольном вздоре…
2000 г.
178.
…Только латынь колокольного голоса.
День, кончаясь, прячется от всего,
Один на один остаёшься с городом
Лицом к лицу —
Никого.
Так послезакатная, так пустая
Наползает сумрачность, так
Отблески от стёкол отлетают, тают,
Льются в наползающий мрак.
Полночь.
Полно же удивляться, приятель,
Если в уличном, многолюдном,
Затуманился ты, завертелся некстати
В смеси фонарного света с лунным.
Льётся латынь колокольного голоса,
Литой литании холодная бронза:
Голодно голый
Колотится колокол —
Полно:
Поздно.
Крыши и деревья голые, сонные.
Им, наверное, всё равно
То, что в колокольнях накопились звоны,
А звонить-то некому давным-давно…
2001 г.
179.
ЭЛЬСИНОР
1.
Под эспланадой, где призрак разгуливал,
Ловят на удочки камбалу.
Пахнет сосной и тмином на улицах
Датского берега тут на углу
Швеции с Данией.
Лебеди в море
Качаются, молчаливые, скромные,
Клювы пачкают (думают, что моют),
Их гоняют дизели разных паромов,
Дым солярки ложится на скалы тёмные…
Балтика справа, а Северное — в другую сторону:
Вода остается водой, и землей — земля,
И Офелия занята, как всегда, вздором:
Бредёт за травками в перепаханные поля…
2.
"… Вот в чём вопрос!"
Гамлет
…Итак, Офелия занята всё тем же вздором:
Бредёт за травками в перепаханные поля.
А принц матерится
над заглохшим подвесным мотором:
Всё, мол, интриги дядюшки-короля…
Но мать-королева так прекрасна!..
И Гамлет мучительно ищет ответ
На главный вопрос:
Почему, неясно,
С деверем можно, а с сыном нет?
180.
КОКТЕБЕЛЬ
Тут незачем мерить пространство
От солнца до жёлтой глины,
Отсюда в странствие странствий
Уходят сухие долины,
Холмы без следа растений,
Роняя кофейные тени,
Единственный цвет хранят:
Обёрточная бумага —
Измятый склон Карадага.
Здесь — три, ну, четыре шага —
До ближнего спуска в ад.
Всё гуще кофейные тени…
А Данте считал, что в Сиене!
181.
И остались лишь ямы да дым
Там, где знали меня молодым
Те, которых когда-то я знал
Молодыми…
Но вьётся канал…
Вот деревья с тяжёлой корой,
Львы в зубах держат мостик сырой,
Клёны рыжие застят окно…
Это место…
Да нет, не оно!
Где ж найти от бесследного след?
Дождь осиновых мелких монет…
Что же дам я забытым садам,
Жухлых скрюченных листьев стадам?
Сколько лет после тех двадцати
В ту же воду успел я войти!
И обидно, что мир — как вода —
Ни на миг не оставит следа.
Где ж найти от бесследного след
Среди мостиков, листьев и лет?..
Разве только те самые львы,
Шевельнувшись от криков совы…
Разве только те самые львы
Объяснят, не подняв головы,
Что читающий лев на столбе —
С книгой бронзовой лев на столбе —
Только он, этот лев на столбе,
Снизойдёт к моей медной судьбе…
Моя "переписка" с лордом Байроном.
182. Байрон:
СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ
ИЗ ФЛОРЕНЦИИ В ПИЗУ.
Дни юности нашей — вот дни нашей славы,
И славой иной не дразните меня вы:
Все лавры истории древней и новой
Не стоят листочка плюща молодого!
Гирлянды из лавров на старческом теле —
Блеск майской росы на сухом иммортеле.
Когда голова серебрится седая —
На что мне венки твои, слава пустая?
Нет, слава, клянусь, что я не был ни разу
Тебе благодарен за громкую фразу!
Лишь в милых очах я прочёл, что с тобою
Их светлой любви я действительно стою!
В лучах этих глаз вижу твой ореол я —
Тебя в них искал я, тебя в них нашёл я,
И как бы твой свет ни сиял величаво,
Я знаю: не в славе — в любви моя слава!
183. Я:
СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ
ИЗ ПИЗЫ ВО ФЛОРЕНЦИЮ
Георгию Бену
Вдоль берега катится вечер
Дорожкой в слепых камышах,
Вон Байрон мне едет навстречу,
И стансы в колёсах шуршат.
Карета разъедется с фордом,
И слуха коснутся слегка
Две строчки печального лорда,
Но так — вроде взмаха платка…
Он едет к морскому закату,
А я к тем полночным холмам,
Но он-то вернётся когда-то
К своим меловым берегам!
Мир, в общем, устроен нестрашно:
Всё правильно станет опять.
Вот разве Пизанскую башню
Обратно никак не поднять.
Но башня и Байрон, и море
Остались давно за спиной,