довольствовалась лишь четвертью мужа? Но вампирическая вагина («врата Дьявола») встречается и в других культурах. Иногда эта концепция порождала красочные фантазии о кастрации в процессе соития – как, например, вот эта поистине диснеевская картинка, нарисованная в Германии XV века монахом и охотником на ведьм Якобом Шпренгером:
Что же сказать о тех ведьмах, которые таким образом собирают себе коллекцию из множества мужских органов, иной раз до двадцати или тридцати, и помещают их в птичье гнездо или запирают в ларец, где они двигаются, словно живые, и питаются пшеницей и овсом, как гласит об этом людская молва и как многие видели своими глазами[162].
Любопытно, что тема сексуальной «ведьмы», угрожающей мужскому превосходству своей «ненасытной дырой», звучит не только в высокоорганизованном контексте восточных патриархальных религий. Племя навахо в Нью-Мексико отвечает на вопрос, почему мужчины взяли власть над женщинами, такой историей:
Однажды Первый Человек подшутил над своей женой, сказав, что ее интересует только секс. За этим упреком последовала ссора, в которой жена сказала, что женщины вполне могут обойтись без мужчин. Мужчины приняли этот вызов: переправились на другую сторону реки и разломали плоты, на которых плыли. Шли годы, и женщины становились слабее: им требовалась сила мужчин, чтобы добывать еду, и они сходили с ума от желания. Они пытались удовлетворять сами себя и друг дружку, и в результате рождали на свет чудовищ… Мужчины также предавались извращениям, но их эксцессы не порождали никакого зла. Многие умерли, а оставшиеся жестоко страдали: и наконец женщины сдались и взмолились, чтобы мужчины приняли их обратно. Так те и сделали, и порешили, что отныне главным в семье будет мужчина, поскольку он принадлежит к более сильному полу[163].
Сильный пол? Столетия напряженного мифотворчества говорят скорее об обратном – об атавистическом страхе слабости, которую вызывают в мужчинах женщины. Сама мощь этой пропаганды, местами и временами доходившей до настоящих кампаний ненависти, приводит на мысль какую-то полусказочную древность, когда мир страдал под пятой женского желания, мужчины были хрупки, а женщины неистощимы. Выходило, что в сексе женщина цветет, а мужчина чахнет. В чем-то это правда: член входит в вагину огромным, твердым, на высоте своей силы и мощи, а выходит опавшим, выдоенным, поникшим. Женщины же, напротив, не отдают, а воспринимают и впитывают мужскую силу, сущность, самую суть. Таким образом, вагина – центр и источник неиссякаемой, постоянно возобновляемой энергии, в то время как энергия пениса недолговечна и непрочна. Мужчина отдает женщине все, отдает саму свою мужественность – и не может тут же, по желанию, ее вернуть. Стоит ли удивляться, что он боится и ненавидит это существо, лишающее его силы, восстановить которую не в силах ни один бог?[164]
Ясно, что, оказываясь в объятиях «ненасытной женщины», мужчина сильно рисковал. Проникновение в «обиталище демонов», попытка «накормить зверя, что у женщины между ног», ставила под удар не только тело, но и душу. В религиозной ортодоксии тех времен мы наблюдаем почти истерическую озабоченность женским телом как источником грязи, способным замарать и заразить мужчину. В чем исторические корни этой непрерывной многолетней атаки на цитадель нашего «я» – тело женщины? Ответ на эту загадку приводит нас к центральной проблеме – проблеме крови.
«Женщина в проклятии ее…» Тело не только ставило женщину ниже человека, но и делало хуже животного. Из всех субстанций человеческого тела кровь более всех заряжена силой и угрозой: вспомним детальные предписания воздержания от крови в законах разных народов, от древних иудеев до индусов и индейцев сиу. Менструация – это таинственная кровь, опасная, нечистая, угрожающая:
Менструирующая женщина – это работа Ахримана, дьявола. Женщина в проклятии ее не должна взирать на священный огонь, садиться в воду, смотреть на солнце или беседовать с мужчиной[165].
Менструальные табу вроде предписанных персидским мудрецом Зороастром означали, что четверть своей взрослой жизни, одну неделю из каждых четырех, женщины былых времен были стигматизированы, отделены от общества, воспринимались как инвалиды и были лишены участия в нормальной жизни. Как действует эта система апартеида, лучше всего видно на примерах примитивных обществ, таких как племя каффе в Папуа – Новой Гвинее. Когда у девушки начинались менструации, ее запирали на неделю в темной хижине, не давали есть и учили, что в этот период она будет опасна для себя и других, если не станет соблюдать ритуальные ограничения: из-за ее тела и крови мужчину начнет тошнить, кровь его почернеет, разъест плоть, испортит внутренности и доведет до смерти. Подобные верования и табу во множестве встречаются во всех примитивных культурах, иногда в форме, ясно указывающей, что в деле замешана борьба за власть и подчинение: так, древние коренные американцы на территории нынешнего штата Дакота верили, что вакан (священность или власть) менструирующей женщины может ослабить вакан всех мужских орудий власти, как военных, так и мирных[166].
Какова бы ни была суть этих табу, их суровость и настойчивость свидетельствует о высоком уровне страха и опасности, связываемых с древней тайной женских кровотечений и их неконтролируемой природой: всякая женщина, нарушившая табу, рисковала быть убитой на месте. В обществах, развивавшихся при более жесткой патриархальной организации, менструальные табу были не столь заметны, но столь же суровы. Особенно безжалостны были боги Ближнего Востока, вещавшие через иудаизм, христианство и ислам. В иудаизме раввинистические толкования библейского текста Левит объявляли женщину нидда (нечистой) в течение двенадцати дней до, во время, и после месячных; уже в столь позднем сборнике законов, как «Шулхан Арух», относящийся к 1565 году, «нечистой» женщине под страхом жестоких наказаний воспрещалось:
• Спать в одной постели с мужем.
• Есть вместе с семьей.
• Занимать одну комнату с кем-либо.
• Зажигать свечи в шаббат.
• Входить в синагогу.
• Прикасаться к мужу и даже проходить мимо него.
И последний штрих – мрачное предвестие того, что уготовило евреям будущее: нидда была обязана носить особую одежду, знак ее отделенного и презираемого положения. В результате женщина, чьи права столь регулярно и часто попирались, теряла статус человека; как пишет Хаим Бермант: «В ней видели предельное воплощение нечистоты, ходячую, вонючую, гноящуюся заразу… ее дыхание было ядовито, взгляд пагубен, она отравляла сам воздух вокруг себя»[167].
Как христианство, так и ислам в своих законодательствах многое почерпнули из иудаизма, превратив примитивные племенные табу Палестины в религиозные заповеди. Все три религии строго запрещают доступ мужчин к женщинам «в болезни их» и с древнейших времен соблюдают обычай, зафиксированный в следующих строках Корана: «Спросят тебя так же о ежемесячном истечении женщин; отвечай: это нечистота; итак, отделяйтесь от женщин во время истечения их и не приближайтесь к ним, пока не очистятся». Стоит отметить, что лично Мухаммед пытался обратить вспять эту атаку на самую сердцевину женского бытия – сам он на глазах у учеников оказывал жене в период месячных подчеркнутое уважение, даже брал у нее из рук молитвенный коврик и пил с ней из одной чашки, говоря: «Твоя менструация не в руке у тебя, значит, и не в твоей чашке». Но эта попытка объяснить своим последователям, что женщины в этот период не более «опасны» или «заразны», чем когда едят, спят или опорожняются, хоть и заслуживала всяческого уважения, исторического успеха не имела.
Для понимания патриархальной борьбы за контроль над женскими телами проблема крови особенно важна. Ведь женщины не только кровоточат каждый месяц на протяжении всей жизни, с подросткового возраста до старости: каждая стадия их женского жизненного пути, каждый переход из одного состояния в другое (менархе, дефлорация, роды) также отмечен излиянием крови, которое в этом контексте приобретает пугающую амбивалентность – становится символом и смерти, и жизни. Чем больше опасность, тем строже табу. Все эти женские «проклятия» вызвали к жизни сложный и порой причудливый набор мифов, верований и традиций, в которых культурно обусловленные страхи побеждали любое личное отношение к живой женщине, стоящей в центре всего этого.
Поэтому с изобретения Единого Бога и вплоть до начала ХХ века восприятие, например, первого сексуального опыта девственницы сосредотачивалось исключительно на вагине, «месте демонов» – никогда на ее хозяйке. При первой пенетрации этот орган выглядел наиболее опасным: соответственно, задача состояла в том, чтобы защитить мужчину, который, разрывая девственную плеву, погружал самую уязвимую свою часть в то, что Книга Левит называет «источником кровей ее». На протяжении многих столетий считалось вполне пристойным и даже благочестивым устранять этот риск, например, таким путем:
Со времен Древнего Египта до ныне существующих культов в Индии и Персии… каждая девственница перед свадьбой должна была сесть на золотой фаллос солнечного бога, который пронзал ее и вызывал кровотечение. Этим освящалась кровь ее девственной