властью, не могли сдержать своё упоение силой и безнаказанностью, отчего находили изгоев, а окружающее население закрывало глаза на произвол. Всегда.
— Оль, — обратился он к девушке, та вздрогнула, но всё же повернулась в сторону лекаря, — поможешь мне? Надо парню пособить.
Девушка кивнула. Хоть слабость ещё держалась в теле и не отпускала, Ольга была готова помочь, так как ничто человеческое ей было не чуждо. Порой человек, побывавший в грязи, больше и лучше понимает страдания других. Бледная кожа, слегка подкрашенная румянцем выздоровления, впалые щёки и глаза, мешки под ними, растрёпанные русые волосы, печальный, а иногда — пустой взгляд. Вроде заморыш, но такая красивая… Чувствовалось, что при должном уходе она расцветёт и покажет мёртвому миру, что невозможно уничтожить цветок. Он всё равно расправит лепестки и будет стремиться к солнцу, к жизни.
Они вместе кое-как перетащили бессознательного юношу на койку. Оля осталась рядом, рассматривая Яра, а Игорь отошёл к решётке. Девушка в какой-то момент поняла, что знает уже эти черты. Худое лицо, высокие скулы и узкие, полуоткрытые губы. И чёрную вязаную шапочку, укрывающую голову. Этого человека она увидела первым, когда пришла в себя. И он дрался с другим… Только сейчас лицо юноши было будто неживым, бледность сливалась цветом с серой грязью, растёкшейся по лицу. Это вызывало брезгливость и отвращение, но подёргивающиеся сухие и потрескавшиеся губы заставляли девушку чувствовать ещё и жалость.
Ведь свежи были в памяти бессонные ночи в полной темноте подвала, в ожидании самого страшного зверя всей недолгой беспросветной жизни, — собственного отца. Сколько она не мылась? Сколько потом стирала, почти сдирала с себя грубой, задубевшей тканью пот и влагу, успевшую засохнуть, но всё ещё пахшую омерзительной тварью. И сколько она ни мыслила, сколько ни мечтала, что когда-нибудь в этот карикатурный и уродливый дворец принцессы нагрянет принц или, на худой конец, дракон, она и предположить не могла, что кто-то способен приблизиться к ней. К исковерканной и испачканной человеческой душонке, больше похожей на загнанную, плешивую крысу. Но нет: нашёлся человек, который в старой халупе разглядел дворец, а в серой мыши — принцессу…
Она повернулась в сторону Игоря: вот, оказывается, какой ты — принц… И девушку не волновал сейчас его возраст, его грубое обветренное лицо, седина в волосах, зачерствевшие руки и скупые слова, в которые превратилась его речь за долгие годы одиночества… Главное, вот он — тот, кто первый за столько времени обратил на неё внимание, и чёрт с ним, что это был пока единственный человек, с которым она заговорила. Но чувство благодарности, так давно не посещавшее девушку, появилось вновь и росло с каждым мгновением. Сейчас же Ольга послушно сидела рядом с койкой юноши и молча ждала, что скажет ей Игорь, разговаривающий с охранником.
— Жора, — тихо проговорил Потёмкин. — Можно тебя так называть?
— А меня так и зовут, — осклабился охранник. Зубы — почерневшие местами брёвнышки, жёлтые в чёрную крапинку, словно осенний лист…
— Но… Тогда Джордж-то откуда?
— Да с детства, — махнул рукой охранник, но было видно — ему приятно, что его кто-то слушает. — Ещё до войны сколько в мафию-то играли. Ужас, как интересно тогда было! Крутым хотел казаться в десять лет, вот всегда и выбирал в игре иностранное прозвище, чтобы выделиться. Выделился… и приклеилось, словно мошка, хер отдерёшь. Потом и в шпионов стали играть… а я опять Джордж, нравилось мне. Вот меня за американскую кличку тогда и запытали… Дети, сам понимаешь. Хуже взрослых, злей в сто раз… В общем, на жопе тогда это слово и вырезали, ублюдки. И плевать им, что Джордж — Жора. Георгий. Русский. А как на ту экскурсию по Золотому Кольцу вместе попали двадцать лет-то назад, так тут и остались… Так и кличка моя здесь корни пустила, прижилась… Чего теперь.
— Да уж, — согласился Игорь, начиная понимать, откуда у Жоры появилась столь странная мания: желание узнавать побольше про чужую личную жизнь. Неказистый с виду, униженный, он вряд ли мог нормально общаться с женщинами, боясь, что те увидят странную и позорную надпись на ягодицах. Порой детские страхи и унижения влияют и на взрослую жизнь. Так у Жоры и случилось, и никаким другим способом не мог он удовлетворять свои потребности, кроме этого похабного способа. — Несладко, видно. Ну, да ладно. Потом ещё поговорим, Жора. Тут помощь парню требуется, сможешь оказать услугу?
— Постараюсь, — кивнул охранник. — Меня сменят на полдня, чтобы поспать, попытаюсь достать что смогу.
— Сейчас бы воды холодной. Умыть его надо, а то грязно здесь, а он ранен. И вечером бы — горячей…
— Да это не проблема, завтра общая помывка в бане. Сначала дети, бабы, потом мужики. У нас же это… Скважина артезианская, так что хорошая вода, чистая. Вот сразу и обмоетесь все… Отведу, покараулю.
— Жор, да не дотянет он до баньки-то: я один не дотащу, да и помочь некому. Сам видел, как тут с ним. А девушка всего боится, отгородили бы мы ей уголок, да занялась бы своими делами. Нет, если трудно, то, конечно…
— Нет-нет, — тут же зачастил Джордж. — Сделаем хоть тазик. Главное — с Лидкой связаться. Да и ночью легче будет. Тут, на кухне, прямой кран, кстати. Нальём, разогреем, помоетесь.
— Отлично, Жора. Просто отлично. А сейчас можно немного холодной?
— Погоди чуть-чуть, — охранник хитро подмигнул, — договоримся. Лидка принесёт вам еду скоро, и попросим.
Дородная женщина подплыла к камере через полчаса. Словно крейсер в океане: плавно раскачивая широким тазом и неторопливо кренясь с борта на борт. Большие груди, хоть и ужатые старенькой телогрейкой, выплыли первыми из-за угла, а следом — Лида. Джорджик зарумянился, напрягся, вытянулся в струну — этакий семафор с горящими глазами. Даже дышать стал чаще и шумно, и это не укрылось от глаз наблюдательного лекаря. Если сейчас сделать правильный ход, то Джордж будет на крючке, ведь именно появлению Игоря он был обязан более частым встречам с Лидией. Осталось разыграть партию, где всего лишь две фигуры.
— Ну, куда уставился, ирод красномордый! Открывай давай!
— Конечно, конечно, Лидочка, — ключики зазвенели, ручонки задрожали, а краска ещё больше залила лицо охранника.
— И не смей распускать руки-тоть! Не для тебя мамка растила. Ишь ты, какой! — но от Потёмкина не укрылось, что Лида будто специально слегка покачнулась и стянутой телогрейкой грудью