отдохнуть. Теперь же Яр будто шёл по раскалённой пустыне, ноги увязали, песок терзал плоть, а тело налилось болью, и внутри поселилось нечто огромное и мучило теперь человека, разрывая на части…
Он этого не знал, но вирус активизировался, и, как следствие, медленно, клетку за клеткой, начал изменять человека…
Утром стоны привлекли внимание соседа, шестидесятилетнего дедка Антипа. Но, как только тот увидел молодого человека, покрытого потом, с пепельно-серой кожей, со стенаниями метавшегося по койке, тут же исчез за занавеской. Даже воды не принёс!
К девяти утра, когда колокола часовни дали сигнал всему трудоспособному населению к работе, у Яроса свело конечности. Он скорчился и застонал от боли, не мог разогнуться, чтобы встать и набрать воды. Через полчаса, когда мышцы расслабились, в комнату влетел Гром в сопровождении двух бойцов. Приказал одеть юношу, так как тот не стоял на ногах. Ярослав так и висел, словно грузный мешок, на руках мучителей, пока они тащили его до полигона — места для тренировки молодых стрельцов. Народ выходи́л из своих закутков, но сказать хоть слово против либо никто не решался, либо просто не хотел. Яр кожей чувствовал усиливающуюся ненависть к себе, точно взгляд мог эту ненависть передать на расстоянии.
Перед глазами всё расплывалось, ноги безотчётно следовали за бойцами, но чаще просто волочились по земле. Холодный воздух поздней осени, когда первый снег пытается накрыть землю, но силой своей ещё не может соперничать с температурой поверхности, окутал Яроса, оказал живительное воздействие на человека, но лишь на мгновение. Через секунду жар ударил в голову, и картинка внутреннего двора расплылась перед глазами, превратилась в нечто серое. Наверху, снизу, вокруг. Просто размазанное пятно, в котором очень трудно было угадать что-то или кого-то.
Через некоторое время его швырнули на студёную грязную землю. Яр не успел выставить ладони, как погрузился лицом в вонючую жижу. Холодно, противно, липко. Трясущимися руками он оттолкнулся от земли, попытался поднять тело, налившееся тяжестью, но они заскользили, и юноша вновь рухнул лицом в грязь. Ярос с силой выдыхал воздух, чтобы земля не попала в нос, так как во рту её было уже полно́. Не было ни омерзения, ни гнева, ни страха… ничего, лишь желание поддаться этой темноте, в которую пыталась превратиться серая действительность.
— Вставай! — его кто-то схватил за шкирку, встряхивая.
Яр уже не понимал, кто и зачем, он повис на человеке, пытавшемся его поднять. Но и тому не удавалось удержать Яроса. Они вместе скользили, словно на коньках, кружились в странном, убогом танце и, наконец, упали…
— Вставай, сучоныш! — холод немного привёл юношу в чувство. Он понял, что гул, раздававшийся круго́м, — это не колокольный звон, а голос Грома. — Мы с тобой ещё не закончили! Слышишь, сукин сын? Вставай, говорю!
Несколько ударов в бок ботинком. Яр расплылся в улыбке — в жуткой, но честной: то ли тычки были слабыми, то ли это так казалось.
— Вставай, урод!
И он поднялся. Медленно, шатаясь, из последних сил посмотрел на Грома, яростное лицо которого закрыло полнеба. Ненавистная морда.
— Ещё раз хоть что-то вякнешь Митяю, я тебя лично покромсаю и скину в Колокшу вслед детишкам-уродцам. Ясно?
Какие странные, длинные слова. Даже удивительно, насколько время может их растягивать… И главное, что всё понятно. «Еещеераазз ууу теебеяя…» Ярос почему-то оскалился — всё это было так чудно́ и смешно одновременно, что юноша не смог подавить ухмылку, за что и получил в солнечное сплетение от Громова, рухнул на землю, не в силах больше подняться, а начальник охраны ещё долго лупил безвольное тело ногами.
— Если ещё раз… — орал тот во всю силу своих связок. — С Митяем что… Да я… Вот этими руками… Ты понял⁈
— Тащите его обратно! — это было последнее, что Ярос услышал, прежде чем погрузился в спасительную тьму.
Глава 6
Испытание
Что за странная штука — жизнь? Когда всё идёт хорошо, ни о чём не задумываешься, ни о чём не мечтаешь, просто берёшь от жизни всё… И вот тут она бьёт. Удар в любом случае будет страшным: погибли близкие, предали друзья или равнодушно бросили люди, когда ты в них сильно нуждался. Теперь рядом с тобой только Бог, и неважно, в каком он виде. Это может быть некий символ там, наверху, созданный воображением людей и навязанный тебе их змеиными устами. Или же неизвестный и невидимый собеседник — ты сам, кто правильно и хорошо разговаривает, кто всегда будет с тобой, никогда не бросит и всяко поддержит, хоть и шуткой с долей сарказма, ибо больше помочь ему нечем. И ты уже совершенно другой человек, не верящий никому, только Богу — созданному самим или людьми, которые тебя неоднократно обманывали… Но знаете что? Иногда в таком состоянии встречаешь на своём пути и более наивных людей, которые ещё не потеряли той веры, что у тебя давно исчезла. Они не видят подлости других и не могут осознать их испорченности. Только тогда тот Бог, которого ты нашёл в одиночестве, исчезает, сменяясь этим светлым человеком и его наивной верой в людей. Вот тогда и исцеляешься. Правильного встретил человека, правильной доро́гой пошёл. Вот, оказывается, где Бог существует…
И этот самый Бог готовил Яру встречу с такими людьми.
Бойцы Грома отнесли его — больного, грязного и избитого — прямиком в камеру лекаря. Под удивлёнными взглядами Игоря и Ольги бросили ватное тело на кирпичную крошку грязного пола, потом притащили из жилища парня койку и поставили рядом.
— До востребования, — пробурчал Гром в ответ на вопросительный взгляд лекаря, и охранники Воеводы быстренько смылись из подземелья.
Игорь сплюнул на пол, выражая отношение к происходящему. За время далёкого путешествия ему с семьёй приходилось бывать в нескольких выживших или, по крайней мере, пытающихся это делать общинах. И в любой из них находились изгои — люди, с которыми обращались, как с тварями, а то и хуже. Лекарь не ведал всей доподлинной истории этого противостояния, но был уверен, у медали имелась и другая сторона. Зная Грома и кому он предан, вспоминая недавнюю драку двух юнцов в коридоре, нетрудно догадаться об истинных причинах происходящего. И решить, кто тут волк, а кто — добыча, было не сложнее, чем пример из детского учебника математики. В любом мире, даже в старом — до Великого Трындеца, люди, облечённые