Коль они, увлекшись, ножку
Слишком далеко поставят.
Перейдут они границы
Благосклонности, – и это
Легкомыслием сочтут.
Если ж слишком уж отступят,
То впадают в неучтивость.
Так ошиблась и Диана.
Это ей и помешало
Проявить ко мне – уж если
Не любовь – то хоть вниманье,
Я ж решил его добиться,
Я удваивал усилья,
Новых подвигов искал,
Чтоб пленить ее отвагой, —
Но ничто не помогало],
И красавицы презренье
Становилось все заметней.
Стал я правды добиваться:
Может быть, меня Диана
Презирает, ненавидит
За невольную обиду?
И узнал я, что она,
Одаренная блестяще,
С юных лет уж изучает
Философии законы,
И из этих-то занятий
И из чтенья древних басен
Зародилось в ней презренье
Ко всему мужскому роду,
Родилось негодованье
Против общего порядка,
Против той Любви, что держит
Во вселенной, в мирозданье
Все живущее в плену.
И она в упорстве стойком
Утверждает, что для женщин
Преступление – любовь.
Так что, хоть она, графиня,
Как наследница короны,
И должна избрать супруга,
Чтобы трон с ним разделить, —
От всего она готова
Отказаться, чтоб не видеть,
Как над гордостью надменной
Кто-нибудь восторжествует.
[И графиня обратила
Свой дворец в леса Дианы:
В нем живут с ней только нимфы,
Дам своих науке строгой
Учит день и ночь она.
На стенах ее покоев
Лишь одни изображенья
Нимф, бегущих от любви.
Вот, спасаясь от объятий
Аполлона, мчится Дафна,
Там Анаксарету видишь,
Превратившуюся в камень;
Там ты видишь Аретузу,
Что, за нежный плач Алфея
Гордыми платя слезами,
Растеклась в источник чистый…[23]
Граф, отец ее, увидя,
Что упорней в заблужденье
С каждым днем его Диана,
И не слушает рассудка,
И его не внемлет просьбам,
И в такой впадает гнев,
Только о любви с ней станут
Говорить, – бояться начал,
Чтобы яростным безумьем
Не окончилось все это.
Осторожности вверяясь,
Он решился на попытку:
Пригласил обоих принцев
В той надежде, что забавы,
Торжества, увеселенья
B честь ее – без уговоров
И без просьб – ее заставят
Обратить на них вниманье,
Что сама природа вступит
С ней в борьбу в конце концов.
Страсть, и лесть, и поклоненье,
Объясненья, вздохи, слезы
В ней пробудят благодарность
Иль хотя бы чувство долга…
Там, где разум уж не в силах
Победить упрямство, лучше
Не насиловать его,
Предоставив постепенно
Самому с собой бороться…
Коль доводит человека
Неразумье до ошибки,
Пусть он сам себя признает
Побежденным, – это лучше, —
Точно так же, кто в потемках
Хочет путь найти, не лучше ль,
Чтоб, упав, обрел он выход?]
Убедившись, что презренье
Относилось не ко мне,
А в ее натуре крылось,
Я, конечно, стал спокойней
И уж так настойчив не был.
Размышлять я стал над этим
Необычным настроеньем.
Таково уж, видно, свойство
Нашей низменной природы,
Что красавица, к которой
Равнодушен был я прежде,
Мне иной уже казалась,
Мне казалась совершенством,
Как узнал я, что надменно
Всем она пренебрегает.
О, как низки наши страсти!
Как бы ни было прекрасно
То, что нам легко доступно,
Нас влечет всегда к тому,
Что нам в руки не дается,
И особенно мы ценим
Эту трудность достиженья.
Мне Диана с каждым разом
Все прекраснее казалась,
И огонь любви в груди
Разгораться стал сильнее.
Я, дивясь на это пламя,
Стал искать ему причины
И нашел, что снег презренья,
Переменчивость и холод
Разожгли во мне пожар.
[Вот пример и поученье,
Чтобы мы не забывались!
Кто уверенно решил,
Что под хладною золою
Схоронил любовь свою, —
Знай, обманчивы надежды!
Коль любовь горит от снега,
Можно ль пеплу доверять?
И, смущен своею страстью,
Вопросил свое я сердце:
Сердце, сердце, что же это
За измена? Что с тобой?
Вот предательские чувства!
Равнодушное к бесстрастной,
Ты жестокою пленилось?
Привлекла твое вниманье
Горькая неблагодарность?..
Или красоту ее
В ней суровость возвышает?
Без презренья безразлична,
А с презрением чарует?
Иль презренье не обида?
Иль насмешница не сердит?
Не влекла меня любезность,
А враждебность привлекает?
Не лишает ли жестокость
Дивной силы красоту?
Для меня ужель величье
В том, что низко в ней самой
Ненавистна тирания, —
Как же побежден я ею?
Что же это?.. Не любовь ли?
Неужели тирания
Может быть для нас прекрасной?
Нет, неправда, я не верю!
Это – не любовь – о нет!
Невозможно, чтоб меня
Привлекла бесчеловечность,
А божественность меж тем
Сердца тронуть не могла бы!
Что ж это?.. Не пламя ль это?
Да, мой пыл тому свидетель,
Но ведь лед не зажигает?
Да! Так сердце говорит.
А рассудок отвечает:
Быть не может, невозможно!
Что же это? Что? Желанье?
Но чего?.. Желанье смерти!
Не могу ж любить недуг свой.
Что же будет?.. Страсть к тому,
Что бежит меня жестоко?..
Нет, не допустило б сердце!
Что ж?.. Борьба?.. Нет! Что же это?
Что ты думаешь, душа?..]
Это – низость наших чувств,
Тут вина природы нашей,
Что в надменности своей
Все, что мнится ей высоким,
Подчинить себе стремится.
Увидав, что это сердце,
Неподатливое ласке,
Мучится она желаньем
Победить, хоть трудно это.
А желанье, к сожаленью,
Часто так с любовью схоже, —
Ибо так же страждет, жаждет
И не лишено тех чувств,
Что роднят его с любовью.
[Так рассудок рассуждает —
Недостойная же страсть
Поражает мой рассудок,
Вырывая разум с корнем
И меня лишая силы.]
Но любовь ли это чувство,
[Снег ли, пламя или пепел – ]
Я сгораю, отдаюсь
Власти мстительной любви,
Позабыв покой свободы.
Без надежды, без утех,
Я в безмолвии страдаю,
Сам себя я отдал в жертву
Этим мукам, этой пытке. Сам себе я создал муку,
Страсть моя – как гром небесный,
Что мой разум поразил.
Он утратил власть над сердцем,
И моя слепая страсть
То взлетает так высоко,
То свергается так низко
От суровости жестокой,
Тирании и презренья.
Умираю я… не столько
От любви, как от сознанья,
Что меня влечет не прелесть,
А ее пренебреженье.
Полилья. Слушал я с большим вниманьем,
И совсем не удивляюсь:
Каждый день мы это видим.
Вот пример: я был мальчишкой.
Осенью у нас, бывало,
Собирали виноград.
Все им вволю обжирались…
И тогда мне совершенно
Не хотелось винограду;
А зимой его обычно
В кухню вешали на сушку:
Так, когда висели кисти
Высоко под потолком,
До безумия хотелось
Мне полакомиться ими,
Так что раз полезть я вздумал,
Чтоб достать их, – да свалился
И сломал себе ребро.
Карлос. Для меня не утешенье,
Что естественно дурное.
Полилья. Но, скажите мне, с другими
Ласковей она?
Карлос. О нет!
Полилья. Что ж, они согласья молят?
Карлос. Победить мечтают оба.
Полилья. Скоро свалится, побиться
Об заклад.
Карлос. Но почему?
Полилья. Потому что уж созрела.
Карлос. Как же это?
Полилья. Вот пример:
Верно, вы видали фигу
На смоковнице высокой,
Как в нее швыряли камни,
Чтобы сбить ее, мальчишки?
Чем была упрямей фига,
Тем удары чаще были;
И, конечно, сбили первой
Ту, что всех была спелее.
Здесь случится точно так же:
Крепко держится она,
Высоко еще при этом, —
Вы попасть в нее хотите,
Целятся другие также.
Чем сильней сопротивленье,
Тем сильней паденье будет.
Важно, кто ее поднимет,
Свалится ж она наверно, —
Чем хотите, поклянусь.
Карлос. Граф-отец идет сюда.
Полилья. Да, с ним вместе принц Беарнский,
Также дон Гастон де Фокс.
Карлос. И никто из них не знает,
Как во мне бушует страсть.
Скрыл глубоко под молчаньем
Я змею моих страданий.
Полилья. Это ваш труднейший подвиг:
Страсть скрывать не так легко.
Как, по-вашему, что значит,
Что слепыми называют
Всех влюбленных?..
Карлос. Вероятно,
Потому, что заблужденья
Своего они не видят.
Полилья. Нет, не то.
Карлос. Так почему же?
Полилья. Потому что тот, кто любит,
На слепца всегда похож.
Карлос. Чем?
Полилья. Рассказ свой нудный тянет,
Как и тот о божьей страсти,
Он на каждом перекрестке.
Сцена II
Входят граф Барселонский, принц Беарнский и дон Гастон де Фокс.
Граф Барселонский. Друзья мои, обдумав беспристрастно,
Я должен больше горевать, чем вы: