— Спятил, Каин! — закричал Зуб. — Дай ей серебряные сережки и довольно с нее. Подумаешь, краля заморская.
Иван покачал головой, а Камчатка вдруг взорвался, как взрывался он и прежде, когда ходил в вожаках.
— Цыть, падла! Это ты так жизнь Ивана оцениваешь? И другое не забывай. Не Аришка ли навела Каина на филатьевские кладовые? Так бы и двинул по хайлу!
Зуб присмирел: вся братва взирала на него осуждающими глазами.
Встреча с Аришкой состоялась на другой день. Иван уже знал, где ее искать. Обычно по утрам девушка ходила в мясную лавку, что находилась вблизи Варварского крестца. Здесь и обнаружил ее Иван.
Аришка еще больше похорошела. Лицо румяное, улыбчивое, глаза блестят.
Появлению Ивана она несказанно обрадовалась:
— Господи, я уж не чаяла тебя увидеть, Ванечка!
— Отчего?
— На Москве многих похитителей казнили, вот я и подумала… А ты, слава Богу, живехонек.
— Да что со мной могло случится? Дружки говорят, что я заговоренный, — насмешливо сказал Иван.
— Где ж ты так долго пропадал, Ванечка?
— Долгий сказ, Аришка. А ты-то как после грабежа хозяина твоего?
Глаза девушки сразу увяли.
— Худо мне пришлось, Ванечка, тошно рассказывать, да и народ тут снует.
— Пойдем ко мне. Посидим, потолкуем. Черт с ним, твоим Филатьевым. Придумаешь что-нибудь.
— Да не в нем суть, — отмахнулась девушка. — Далече идти?
— К Убогому дому.
Аришка помедлила чуток и решилась.
— Когда я тебя еще увижу, Ванечка. Пойдем.
Дом суконщика делился на две половины. В одной разместилась ватага Каина, в другой — сам суконщик, который вскоре понял, что живут в его избе далеко не плотники, однако хорошие деньги, кои ему заплатили неведомые «работнички», вынуждали его помалкивать.
— Один живешь?
— С дружками, но их до вечера не будет, по Москве разбрелись… Присаживайся, а я пока на стол соберу. Правда, варева нет, но пряников и калачей мы по дороге прихватили.
Поставил Иван на стол и штоф водки.
— Давай за встречу, Аришка. В кои-то веки!
— Выпью, Ванечка. С тобой выпью. Скрывать не буду. Ты ведь давно был мне люб.
Затем началось Аришкино печальное повествование:
— После кражи Филатьев совсем озверел. Меня в тот же день сдал в Сыскной приказ. Там меня принялись пытать — не была ли я в сговоре с грабителями? Но у меня один ответ: ничего не знаю, никаких воров никогда и в глаза не видела. Меня и голодом морили, и плетьми секли, но я все претерпела, ибо ведала: назову твое имя — и не будет в живых моего Ванечки, казнят злою смертью. Так и отступились от меня, выпустили из темницы через две недели. Едва до Филатьева двора добрела, а потом свалилась от лихоманки. Хорошо добрый человек нашелся — дед Ипатыч, дворник наш, у коего ты в каморке обретался. Пользительными настоями меня на ноги поднял, а то бы смертушка взяла. Уж так натерпелась, Ванечка!
Иван нежно обнял девушку за плечи.
— Спасибо тебе, Аришка. Какая же ты стойкая.
— Так ради же тебя, Ванечка. Любый ты мой!
Девушка прижалась к Ивану и поцеловала его в губы.
Иван поднялся и вытянул из кармана штанов небольшую шкатулку.
— Помнишь, Аришка, как я тебе сказывал, что непременно отблагодарю тебя за мое спасение. Вручаю сию вещицу с благодарностью.
Девушка вскрыла шкатулку и ахнула при виде сверкающих бриллиантов.
— Пресвятая Богородица, какая красота! Тут же целое состояние, Ванечка… И тебе не жаль?
— Как ты такое можешь говорить, глупенькая? Ты гораздо большего стоишь. Я тебе сейчас и золотых рублевиков дам. Хоть всю мою калиту[99] забирай!
— Да остановись ты, любый ты мой!
Аришка плотно прижалась к Ивану и принялась его жарко целовать. Иван поднял ее на руки и понес на кровать. Никогда еще он не испытывал таких чувственных плотских наслаждений. Она отдавалась ему горячо, издавая сладострастные стоны… А потом она долго еще голубила Ивана, а тот, не привыкший к девичьим ласкам, без вина хмелел от ее возбуждающих нежностей, и вся его крепкая, грубоватая натура, не познавшая подлинной женской любви, как-то разом обмякла, растворилась в ее пылких, всепоглощающих объятиях.
А та все шептала:
— Любый… любый… любый!
А позже, когда, наконец, источились ее бурные, ненасытные ласки, она вдруг с острой, безутешной тоской, произнесла:
— Наверное, я тебя больше никогда не увижу, Ванечка.
— Почему, Аришка?
— Замужем я.
— Как?!
— Я же крепостная дворовая девка. Филатьев, никак за мои страдания, принятые в темнице, помилосердствовал и выдал меня за рейтара Нелидова. Ты, может, знал его. Он жил по соседству, и всегда, когда я шла в лавку, заглядывался на меня. Его совсем не смутило, что я крепостная. Он даже к Филатьеву приходил, когда я недужила. Ты уж прости меня, Ванечка.
Иван не знал даже, как отнестись к такой новости. Все в этот день случилось как-то внезапно — и страстная любовная утеха, и печальная история Аришки, и ее неожиданная женитьба. Конечно, он до сего дня, кроме благодарности, не испытывал какой-либо любви к девушке и никогда в голову не брал, что между ними завяжется что-то весьма серьезное, так его планы были совершенно иными. И все же женитьба Аришки несколько покоробила его самолюбие.
Заметив, как изменилось лицо Ивана, Аришка опечалилась, на глазах ее выступили слезы.
— Обиделся, Ванечка? Я так и знала. Господи, ну что же мне теперь делать? Хочешь, я уйду от рейтара?
Слезы и слова Аришки привели Ивана в иное состояние, ревность, не свойственная его характеру, улетучилась. Да и как он мог ревновать, если он давно решил, что никогда не будет связывать себя женскими оковами, коль избрал себе коловратную судьбу, не терпящую бабьих уз. Он — вор и останется им до гробовой доски. Он никогда не будет оседлым человеком, ибо отменно знал, что вся его жизнь будет состоять из частых перемещений, как перемещаются странники и калики перехожие, передвигаясь по городам и весям. Вот и Москва его долго не задержит, коль появилась новая дерзкая задумка — в какой-то мере повторить путь Стеньки Разина. Какая уж тут ревность, какое постоянство от перекати-поля?
Иван смахнул со щеки Аришки горючую слезу и успокоил:
— Не переживай, глупенькая. Не держу на тебя обиды. Ты доставила мне сегодня неслыханную радость, и я ее навсегда запомню. Спасибо тебе, Аришка… Что же касается ротмистра, так ты вышла за него не по своей воле. Не бьет?
— Да он готов меня на руках носить. Он добрый, обходительный, покойно мне с ним. Все бы хорошо, но живу я с ним, Ванечка, без любви.
— Как говорят: стерпится, слюбится. Где сейчас твой ротмистр?
— В полку, вечером дома будет.
— По привычке в ту же лавку ходишь?
— По привычке, Ванечка. Теперь у меня новый хозяин.
— И неплохой хозяин, коль ты так похорошела.
— Это от жизни спокойной, Ванечка. Свой дом, влюбленный рачительный муж. Чего бы еще надо? А вот как увидела тебя, и готова обо всем на свете забыть. И чем ты только меня присушил? Вроде бы сердитый, колючий, неулыба — и на тебе, влюбилась по уши. Ну, почему?
Иван пожал крепкими литыми плечами.
— А давай, Аришка, еще по чарочке на посошок, да песню споем.
— Споем, Ванечка, споем, милый.
И Каин запел:
Ах, конь ли, конь мой, лошадь добрая,Ты не ходи, мой конь, на Дунай-реку.Ты не пей, мой конь, из ручья воды:Из ручья красна девица умывалася,Она белыми руками белилася,Она алыми румянами румянилась,Она черными сурмилами сурмилася,Во хрустально чисто зеркало гляделася,Красоте своей девичьей дивилася:«Красота ль моя, красота девичья,Ты кому-то красота моя, достанешься?Нелюбимому супругу, мужу солдатскому…»
Иван пел, а Аришка и слова не вымолвила. Она смотрела на него влюбленными, нежными и в тоже время грустными глазами и дивилась: какой же особенный этот Ванечка. Ведь эту песню он только сейчас сложил, и поет он про ее девичью участь, далеко не счастливую, ибо едва ли она когда-нибудь испытает настоящую любовь к другому человеку.
И вновь на глазах Аришки выступили неутешные слезы.
А Иван пел, пел как никогда задушевно и упоительно, задумчиво и кручинно, с какой-то неизъяснимой тоской…
Глава 24
В Кашине
Через три дня состоялся грабеж купца первой гильдии Гурьева, через два — купца второй гильдии Сарафанникова, затем графа Шереметьева и князя Голицына…
Москва загудела тревожным именем: Каин, Каин, Каин…Он грабит самых именитых людей.
Генерал-аншеф Семен Андреевич Салтыков, начальник Московской Тайной канцелярии, член Сената метал громы и молнии.
Фома же Зыбухин, глава Сыскного приказа, места себе не находил. По Москве бушевал неслыханный разбой, никогда еще так дерзко и виртуозно не девствовали воры.