— А вы, выходит, в Гостином дворе остановились. Может, ко мне пожалуете? На любой срок. Друг Евламипия Кулешова — мой друг.
— Благодарствую, любезный Терентий Нифрнтович, но я сегодня же отбываю в Москву. Судьба приведет в Ярославль — непременно воспользуюсь вашим учтивым предложением.
— Буду рад, Василий Егорович…
Тепло распрощавшись со Светешниковым, Иван со своей братвой покинул Ярославль…
Иван Максимович Затрапезнов был невероятно удивлен, когда услышал, что воевода Павлов перестал брать мзду и запретил своим «опричникам» без оплаты забирать товары из лавок.
Удивил и полицмейстер Кашинцев, который начал возвращать коней их владельцам. Никого в городе не стали хватать и сажать по темницам. Резко усилилась борьба с разбоями. Тюрьма переполнилась лихими людьми.
Прекратились на утицах и бойни, чинимые солдатами и драгунами…
«Ай да Василий Егорович! Изрядно же он напугал воеводу и полицмейстера. Каков молодец!.. Правда, о красном товаре почему-то забыл, но то не беда: товар не залежится».
Однако голову Затрапезнова не покидали сомнения. Ярославские «пастыри» не те люди, чтобы жить честным путем, коль все два года мздоимством «кормились» и беспрестанно творили бесчинства. Долго не вытерпят.
Так и получилось. И двух месяцев не прошло, как в городе после смерти генерал-губернатора Семена Салтыкова, все пошло на старый лад.
«Пастыри» посчитали, что теперь им нечего бояться сродника Анны Иоанновны, а посему возобновили свои безобразные дела, пытаясь напустить «опричников» и на Затрапезнов. Тот не выдержал и использовал свою торговую поездку в Петербург для аудиенции у самой императрицы, благоволившей к заводчикам и фабрикантам ярославской Большой мануфактуры.
Попасть к государыне, минуя Бирона, было весьма трудно, но ему помогли влиятельные люди Петербурга, ненавидящие временщика.
После аудиенции Затрапезнова последовал высочайший указ, где говорилось, что коллежский советник и поручик Кашинцев «за обиды и нападения и за другие резоны», были удалены и преданы суду.
Глава 23
Аришка
В Москву прибыли с двояким чувством. С одной стороны — родной город, где знаком каждый переулок и где остались старые связи с содержателями малин и притонов, с другой — Москва насыщена ищейками, кои переловили уже немало воровской братвы, но и дальше на этом не остановятся.
И все же преобладало первое чувство. Москва — город богачей, где можно пополнить свою казну, хотя она и без того уже немалая. Каин выделил каждому по пятнадцать тысяч рублей. Громадные деньги! Но воровская душа требовала несметных богатств.
Если у подавляющего большинства воров деньги были на первом плане, то у таких, как у Каина, они не были смыслом всей жизни, ибо Каин продолжал жить своей заветной мечтой — прославить, обессмертить свое имя на века, как обессмертили его удалой холоп Иван Болотников и донской казак Стенька Разин, имена которых до сих пор остаются на устах народа.
Иван восхищался обоими предводителями, и все же ему больше был по нраву Стенька Разин, который нещадно разбивал купеческие суда и бороздил величавые просторы матушки Волги.
А сколь песен слагалось о дерзком атамане… Далеко уходил в своих грезах Иван Каин… А пока его ждали неотложные дела в Москве.
— Вот что, братцы. Кони нам здесь не надобны, а посему продадим их на Конной площадке.
Продали с некоторой выгодой, а затем принялись искать избу для ночлега. То было делом нетрудным, так как в Москве в голодные годы пустовало немало заброшенных изб. В одной из таких и заночевали.
Утром Васька Зуб заметил через мыльный пузырь оконца мужика, тащившего на хребте добрый пуд вареного мяса.
Зуб тотчас выскочил на крыльцо и окликнул мужика.
— Не продаешь, мил человек? Уж так бы кстати.
— Сколь возьмешь?
— Все заберу, коль сторгуемся.
Продавец назвал цену.
— Беру!
Зуб взвалил мясо на плечо и пошел в избу.
— Сейчас деньги вынесу.
Войдя в избу, Зуб торопливо воскликнул:
— Уходим через задний вход. Быстро!
Братва мигом поняла Васькину шутку, тем паче — голод не тетка.
Мужик долго дожидался покупателя, но когда терпенье его лопнуло, он вошел в избу. Пусто! Ни мяса, ни покупателя, а из-за закута, что за печью, будто рога показались.
— Чур, меня, чур, меня! — закричал мужик и, сломя голову, выбежал из избы. (Потом он долго рассказывал, как продал мясо чертям)[95].
А Каин все раздумывал, где ему сподручней остановиться в Москве со своей ватагой. В конце концов сыскал пристанище у суконщика Нагибина, чья изба стояла неподалеку от Убогого дома. Место тихое, спокойное, ибо сюда, куда сносят со всей Москвы неопознанных мертвецов, сыскные люди не ходят.
Суконщику вновь сказались плотниками, кои пришли из отдаленного села Усольцева, дабы подыскать в Москве какую-нибудь работенку.
Хозяин долго не торговался, ибо Каин заплатил за постой хорошие деньги.
Своим же товарищам Иван сказал:
— Артелью по Москве ходить не будем. Рыскать станем поодиночке, но чтоб топорище всегда из котомы торчал.
Дня через два обсудили все предложения намеченных «работенок», которые Каин отмел: одни грабежи показались на его взгляд не слишком прибыльными, другие — чересчур рискованными, а посему остановился на своих наметках.
— Вчера в Греческом монастыре[96] остановился весьма богатый купец. На возу его было столь много всякого товара, что наверняка всю келью загромоздит[97]. Вечером навестим сего купца, а пока Кувай и Одноух сходите на Варварку в Монастырский ряд и закупите пять черных ряс, да чтоб попросторней были. И клобуки не забудьте.
Вечером пять монахов во главе с Иваном степенно подошли к воротам обители. Служка пропустил иноков, даже ни о чем не спрашивая.
Зато спросил Каин:
— Опять в обители торговые гости, сын мой.
— Едут, отче. В Гостином дворе, чу, дорого берут.
— Истинно, сын мой. Здесь купцам повадней.
— Уж куды повадней. Свечей не жалеют. Ишь, как палят, — указав на одну из келий, проронил привратник.
— Храни тебя всемилостивый Бог, сыне, — Иван перекрестил служку и двинулся в глубь территории обители. Служка же убрался в свою сторожку.
Иван подвел ватагу к нужной келье и тихонько постучал в дверь.
— Кого бог несет? Хозяин ушел в церковь помолиться.
— Я из соседней кельи, сыне. Принес просвиру[98] твоему господину.
Работник открыл дверь и тотчас же был сбит тяжелым кулаком Каина. Ватага ворвалась в келью.
— Кто вы? — испуганным голосом спросил работник.
— Христовы люди. Бог велел богатым делиться. Купец твой надолго в церковь ушел? Правду сказывай. Коль в сей час вернется, обоих прикончим, а коль не скоро, жив останешься.
— Только что ушел… А вы, никак, злодеи. Не простит Господь.
— Пырну его, чтоб хайло не открывал, — подскочил к работнику Васька Зуб.
— Оставь. Лучше свяжи его. За дело, братцы. Берите только деньги, самоцветы, золотые и серебряные украшения. Никаких узлов за спиной не должно быть, всё — под рясу. (Под рясами были привязаны к опояскам большие кожаные кошели).
Ивану попались не только деньги, но в одном из сундуков и небольшая шкатулка, обитая алым бархатом, с золотыми и бриллиантовыми вещами.
Улов был весьма богатым. Но дальше предстоял весьма опасный обратный путь, где не минуешь ни рогаток, ни караульных будок, ибо Греческий монастырь находился в самом центе Москвы, неподалеку от Красной площади.
Но у Каина, как всегда, было все скрупулезно продумано. Будочникам говорил:
— Черная весть пришла, сыне. Игумен Даниловского монастыря к кончине скор. К отходной поспешаем. Надлежит канон моленный к Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, при разлучении души от тела православного прочесть.
— Экая жалость, — осенял себя крестным знамением будочник, и без лишних вопросов пропускал иноков.
— Где ты поповских слов набрался? — спросил Кувай.
— В деревне. Приходил из соседнего села батюшка к нашему соседу на отходную, и я там с отцом был.
— Дал же тебе Бог памяти.
— Не жалуюсь, Кувай.
Вернувшись в свое пристанище, подсчитали добычу. Зуб аж к потолку подпрыгнул.
— Живем, братва! Вот это купец!
Каину, как и заведено, полагалась одна треть, но добрую половину своего куша Иван передал братве.
— Ты чего, Иван, порядок рушишь? — строго проговорил Камчатка.
— Не рушу, господа воры.
Иван взял со стола шкатулку с драгоценностями.
— Это моя доля. Давно собирался отблагодарить свою спасительницу Аришку, и вот час настал.
— Спятил, Каин! — закричал Зуб. — Дай ей серебряные сережки и довольно с нее. Подумаешь, краля заморская.