Читать интересную книгу Творения - Максим Исповедник

Таким образом, следуя в этом тоже традиции Латеранского собора, папа Агафон не признает Типос документом чисто гражданского характера (как, фактически, представляет его в своем послании к папе Домну император Константин), но рассматривает его как исповедание веры в то, что «не должно говорить ни об одном, ни о двух хотениях и действиях» [2018]. В таком подходе к Типосу, как и в оценке роли Рима как оплота православия, Агафон сходится, конечно, не только с Латераном, но и с Максимом Исповедником и его учениками.

Перечисляя содержащие еретические заблуждения исповедания Константинополя, папа Агафон приводит и то исповедание, что было послано патриархом Петром папе Виталиану, в котором Петр исповедал «и одно хотения и два, и одно и два действия» (Там же). Вопрос о том, как оправдать принятие этого исповедания папой Виталианом и его вступление, после этого, в общение с Петром, папа Агафон не затрагивает (как, впрочем, и историю с посланием Гонория).

Ряд фактов свидетельствует о том, что на момент, предшествовавший VI Собору, Византийская Церковь должна была рассматриваться Римом как находящаяся в ереси или, во всяком случае, отпавшая от Вселенской Церкви. Во — первых, Рим не был в общении с Константинополем (одного этого достаточно, чтобы говорить если не о ереси, то о расколе). Во — вторых, в Константинополе не были анафематст- вованы ереси и еретики, анафематствованные в Риме Латеранским собором. Названный в Окружном послании этого Собора «нечестивым» Типос в Константинополе до сих пор не был отменен и осужден. В — третьих, Константинопольский (как и находящийся с ним в общении Антиохийский) патриарх не исповедал внятно и недвусмысленно диофелитства и диоэнергизма. Уже тот факт, что послание папы Агафона и другое — папы и Собора 125 римских епископов — адресованы императору, и при этом никаких посланий Константинопольскому и Антиохийскому патриархам направлено не было, говорит о том, что эти патриархи, с точки зрения Рима, перед Собором были вне Церкви.

В послании к императору папа Агафон настоятельно призывает его теперь, когда Бог подвиг его обратиться к Риму, и тот возвестил ему истинную веру, подвергнуть наказанию еретиков и «изгнать из среды православных» впавших в ересь «предстоятелей за еретическое нечестие [их] нововведения, которое они старались внести в единую, святую, кафолическую и апостольскую Церковь Христову, и омрачить нераздельное и непорочное тело Церкви заразою еретического нечестия»[2019].

В качестве условия примирения с Константинопольской Церковью папа, наряду с осуждением еретиков, выдвигает полное согласие Константинополя с Римом в исповедании[2020]. На таких условиях папа готов был принять в общение византийский епископат, не требуя от него покаяния ни в общении с подпадавшими под анафемы Латерана монофелитами, ни в подчинении «нечестивым» Экфесису и Типосу. Со стороны Рима такой подход был, по всей вероятности, проявлением икономии, позволявшей византийцам войти в общение с Римом, лишь анафематствуя ересиархов, но без переоценки собственного прошлого.

Поскольку Максим Исповедник и его сподвижники отказались признать Церковью Христовой Церковь Константинополя из‑за ее подчинения Типосу (дающему в Церкви место ереси)[2021], и претерпели за этот отказ мучения, икономия, на которую в отношении Константинополя пошел на VI Соборе Рим, делала упоминание Максима и других исповедников православия для папы Агафона неудобным.

Из всех этих исповедников Рим в своих посланиях упоминал только папу Мартина — один раз, в Послании Агафона и Римского собора 125 епископов. В этом же послании говорится и о Латеранском соборе (бывшем как раз при «апостольской памяти папе Мартине»), на котором было провозглашено «апостольское исповедание, принятое от начала». Сто двадцать пять епископов, собравшихся в Риме в преддверии VI Вселенского собора, называли себя преемниками именно этого Собора[2022]. Однако на самом VI Вселенском соборе ни римские легаты, ни тем более греческие отцы этого Собора уже ни Латеранский собор, ни папу Мартина, ни кого‑либо из исповедников православия, отстаивавших решения Латеранского собора в период борьбы с ересью, не упоминали[2023]. Это можно объяснить установкой на икономию, вероятно данной папой Агафоном легатам.

Перед легатами стояла цель: сделать так, чтоб Константинополь признал веру Рима, исповеданную папой и собором 125 епископов, и осудил ересиархов. Эта цель была достигнута. Молчание на Соборе о Максиме Исповеднике и его сподвижниках стало той жертвой, которую Рим принес (вольно или невольно) для достижения этой цели. Другой, куда более заметной исторически жертвой было согласие на осуждение папы Гонория, для защиты которого (т. е. для доказательства того, что вменяемые ему в вину выражения совпадают с еретическими лишь по форме) Риму потребовалось бы всерьез заняться богословием; удобнее было уловлять ересь шаблонами словесных формул, не вдаваясь в их смысл и толкования[2024].

В результате Собора Рим укрепил свой авторитет в качестве «первого престола Вселенской Церкви» (Там же. С. 234), сохранившего православие и сыгравшего в ходе монофелитских споров решающую роль в его утверждении. Собор возгласил: «Через Агафона говорил Петр» (Там же)[2025].

Позиция византийского епископата.

Еще до того, как папе Домну написал послание император Константин, ему отправил увещательное послание патриарх Феодор, пытаясь наладить отношения двух Церквей[2026]. Он же, как пишет Константин папе Домну, внушил императору направить Домну письмо с предложением о созыве Собора для разрешения догматического спора. То есть разделение Церквей, судя по этой инициативе патриарха, не только императором, но и церковным руководством в Византии не воспринималось как нормальное положение. И если Рим, как мы видели, не стал торопиться посылать легатов в Константинополь, но решил подготовиться, чтобы выглядеть максимально убедительно, то Константинополь всячески торопил и давил на Рим, вплоть до обострения отношений, когда по настоянию патриархов Феодора и Макария из‑за промедление Рима был вычеркнут из диптихов папа Виталиан. Константинопольская Церковь, как и при жизни Максима, очень хотела, чтобы Рим вошел с ней в общение. Рим же, напротив, не торопился это сделать, и готов был войти в общение только при условии принятия его веры.

Когда эти условия были окончательно сформулированы и Рим прислал, наконец, легатов на Собор, патриарх Феодор, подтолкнувший императора нажать на Рим, был устранен, и патриархом Константинополя стал видимо более послушный императору патриарх Георгий, который на Соборе согласился (не в последнюю очередь, под влиянием императора) принять условия папы Агафона.

Хотя в начале Собора император, казалось, выступал с нейтральных позиций, не предрешая исход полемики и не говоря прямо, на чьей он стороне, однако ясно, что самой процедурой ведения Собора, опрашивая лично своих епископов, согласны ли они с Посланием папы Агафона, он недвусмысленно давал понять, что сам согласен с ним и ждет от них вступления в общение с Римом на условиях, предложенных папой.

После того, как на третьем заседании Константин принял аргументы легатов папы о подложности главного свидетельства в пользу моноэнергизма — послания патриарха Мины папе Вигилию, а на четвертом было торжественно зачитано послание Агафона, ставящее условием примирения принятие веры Рима, уже невозможно было не догадаться, какую сторону принял Константин. В этой ситуации отклонить послание папы мог только очень убежденный сторонник монофелитства, а таковых среди епископов двух патриархатов, Константинопольского и Антиохийского, нашлось не много. Большинство епископов, еще совсем недавно следовавших Типосу, например, бывших в общении с откровенным монофелитом Макарием патриархом Антиохийским, на Соборе, почувствовав перемену царской воли, а возможно, и вняв аргументам легатов папы Агафона, примкнули к Риму.

Вероятно, среди византийского епископата были и такие, что и до Собора считали, что диофелитство — более правильное исповедание; возможно даже, что таких было большинство. Но если они и были в глубине души диофелитами, убежденность их была не столь велика, чтобы бороться за искоренение в своей Церкви ереси, как это делали Максим Исповедник и его сподвижники. Общение с монофелитами до Собора они считали вполне приемлемым. А как они могли это оправдывать, мы знаем из процессов над Максимом: подчинением указу императора — ради интересов государства; «домостроительством» — ради сохранения мира в Церкви; пастырским долгом — чтобы не вводить «малых сих» (т. е. простой народ) в соблазн «тонкостью речений»; богословски — считая, что оба выражения, «одно» и «два» (хотения и/или действия), по смыслу друг друга не исключают.