Читать интересную книгу Творения - Максим Исповедник

Как бы то ни было, послание папы Агафона, сторону которого принял император, предоставило тем из византийцев, кто хотел остаться в официальной Церкви, прекрасную возможность примкнуть к диофелитству Рима, не потеряв лицо, т. е. без признания, что они до этого были в ереси. Папа не требовал покаяния за их подчинение в прошлом нечестивым указам, ставившем их под анафемы Латеранского собора. Достаточно было теперь исповедать ту же веру, какую исповедовал Рим в лице папы Агафона, и проклясть как самих ересиархов, так и их выражения, чтобы остаться в той же официальной Церкви, которой покровительствует император, и в которой они были прежде (впрочем, извергнувшей из себя тех немногих, кто, как Макарий Антиохийский, стал упорствовать и не пошел в ногу со временем).

Впрочем, византийский епископат не был только пассивным реципиентом инициативы императора и папы. Некоторую самостоятельность он все же проявил. Это выразилось, в первую очередь, в кропотливой «научной» работе по сличению текстов отцов и обнаружению неверных толкований, а также подделок их еретиками. Филологическая и общебогословская культура в Византии стояла на достаточно высоком для такой задачи уровне. Так что когда в этом возникла необходимость, византийские епископы блестяще справились с опровержением еретиков[2027].

Проявили инициативу византийцы и в том, что к названным Агафоном еретикам добавили Гонория. Зачислив его в еретики, византийцы получили основание считать ересь, в которой папа Агафон обвинил Константинополь, имевшей место в самом Риме (хотя бы и до того, как она была анафематствована).

Итак, присоединение к исповеданию Рима было для византийцев настолько безболезненным[2028], что подавляющее большинством епископов пошло на него без колебаний, и даже наоборот, с охотой — так, словно они только того и ждали, чтобы исповедать диофелитство и осудить еретиков.

Первые здравицы в честь императора и папы Агафона, равно как и патриарха Георгия, как мы отметили выше, зазвучали на восьмом заседании, когда после согласия подавляющего большинства византийских епископов с верой Агафона в диптихи Византийской Церкви по инициативе патриарха Георгия был возвращен папа Виталиан. Этот папа был в общении с Византийской Церковью, подчинявшейся Типосу и возглавлявшейся анафематствованным теперь еретиком, патриархом Петром. Однако римляне считали папу Виталиана православным. Это давало византийцам основание считать, что и они, находясь в общении с этим до сих пор почитаемым в Риме папой, не могли быть вне Церкви (за исключением отдельных еретиков из их среды, подобных Гонорию у римлян).

Рассмотрен был на Соборе и вопрос о православности сменивших еретика Петра почивших константинопольских патриархов Фомы (667–669), Иоанна V (669–675) и Константина (675–677), конкретнее же — вопрос о том, могут ли их имена быть оставлены в диптихах, т. е. поминаться во время литургии среди почивших в Бозе православных иерархов[2029]. Положительное решение этого вопроса стало еще одним подтверждением того, что подчинение Типосу не означало в глазах Собора отпадения от Церкви (впрочем, нет оснований думать, что кто‑либо из участников Собора в этом сомневался).

Поскольку послание папы Агафона не содержало требования покаяния за подчинение Типосу, у римских легатов не было достаточных оснований препятствовать внесению в диптихи этих Константинопольских патриархов после того, как на Соборе были зачитаны их послания, и там не было обнаружено ничего однозначно еретического[2030]. По странной случайности, ни одно из этих посланий в Деяниях Собора не приводится, и нам остается только принимать на веру утверждение об их православности, как и клятвенное заявление, сделанное на Соборе, о том, что они не только сами не писали, но даже и во «входящей корреспонденции» не принимали ничего еретического. В последнем, если иметь в виду, что они находились в общении с Макарием Антиохийским и обменивались с ним посланиями, можно усомниться.

Как мы знаем, Максим Исповедник считал узаконенное Типосом пребывание в Византийской Церкви еретиков лишающим совершаемые в ней чинопоследования силы таинства[2031]*. Именно это, в конечном счете, было основанием его отказа от общения с теми, кого его ученик в Послании к монахам в Кальяри прямо называет сектой[2032]. Но поскольку, как мы сказали, Рим из соображений икономии не потребовал от византийского епископата покаяния за подчинение Типосу, получалось, что не было и оснований не вычеркивать из диптихов епископов, правивших в Византийской Церкви после патриарха Петра, и монофелитство непосредственно не исповедавших[2033].

В лице папы Агафона Вселенский собор, по его окончании, признал «мудрого врача… сильными средствами православия уничтожающего яд еретической заразы и доставившего членам Церкви совершенное здравие» (Деян. Т. IV. С. 244). Эта метафора предполагает, что Византийская Церковь, пораженная ересью как болезнью, все же оставалась пусть и больной, но частью Тела Христова.

Возглашение в таком контексте «вечной памяти» Максиму и его сподвижникам для византийских отцов Собора могло быть нежелательно уже потому хотя бы, что угрожало их сложившемуся представлению о прошлом. Поэтому, коль скоро Максима не упомянул сам папа Римский, тем более незачем это было делать византийцам, в глазах которых Максим был, вероятно, радикалом, пусть даже и правым чисто богословски, но выдвигавшим несвоевременные требования, не учитывающие интересы государства. Умолчали, впрочем, вообще о всех, кто скончался вне общения с Константинополем, включая неутвержденного императором папу Мартина. Ни разу не упомянули византийские отцы VI Вселенского собора и Латеранский собор.

Единственной «фрондой», которую позволила себе небольшая часть византийских епископов во главе с патриархом Константинопольским Георгием, была прозвучавшая на шестнадцатом заседании под самый занавес Собора их просьба не анафематствовать по именам Сергия, Пирра, Павла и Петра[2034], но большинство епископата, заранее принявшее по этому вопросу точку зрения Рима, эту просьбу отклонило. Патриарх Георгий с таким решением тут же согласился и услышал в свой адрес многолетие, сразу после императора и папы Агафона.

Анафема этим византийским ересиархам[2035] после того, как был анафематствован Гонорий и внесены в диптихи Константинопольские патриархи, подчинявшиеся Типосу после патриарха Петра, уже не могла бросить тень на статус их Церкви.

Позиция Макария Антиохийского.

Единственным, кто говорил о Максиме и его сподвижниках на VI Вселенском соборе, был осужденный на нем за монофелитство Макарий Антиохийский. Макарий, как и его ученик (которого, впрочем, иные считали его учителем), пресвитер Стефан, является чуть ли не единственным нам известным примером убежденного монофе- лита среди халкидонитов. Напомним, что моноэнергизм и монофелитство в? той среде были вызваны к жизни церковно — политическими интересами. Не удивительно, что Сергий, Кир, Пирр, Павел и Петр в зависимости от текущей ситуации легко меняли свои догматические формулировки.

В отличие от них, Макарий стал патриархом Антиохии[2036] в то время, когда видимых причин для сохранения монофелитской идеологии не было: империя уже потеряла все территории, где проживали монофизиты, с которым можно было бы пытаться заключить унию. Вероятно, монофелитство Макария было его личным убеждением, и тот факт, что такой человек занимал вторую по значению кафедру имперской Церкви, говорит о наличии в ней кругов, которым эта идеология по тем или иным причинам импонировала.

Собор был прав в том, что Макарий имел влияние на императора[2037]. Именно по настоянию Макария (впрочем, не только его, но и тогдашнего патриарха Константинополя Феодора (677–679 и 686–687)), был вынесен из диптихов Константинопольской Церкви папа Вита- лиан. Целью патриархов было обострить отношения с Римом, и, возможно, побудить императора заставить Рим признать Типос и вступить в общение с ними[2038].

Несмотря на формальный запрет спорить о числе воль и действий, Макарий своих убеждений не скрывал. На Соборе было зачитано несколько его сочинений против диофелитов, в частности, Слово, посланное им к некоему «Луке, пресвитеру и иноку, находящемуся в Африке, писавшему о новой ереси максимиан»[2039]. Такие послания догматического толка Макарий направлял в разные места по всей империи, включая Рим, и даже императору[2040].