подменить ее надо незаметно. Курьер скачет из Парижа в Ферроль дней десять – у Вильнева не будет времени запросить подтверждение. И сама невероятность этого плана может стать залогом его успеха.
Вот и Адмиралтейство. На сей раз Хорнблауэр мог уверенно сказать привратнику: «Мне назначена встреча с мистером Марсденом» – к зависти двух джентльменов, тщетно пытавшихся войти внутрь, – а на бланке в качестве цели визита написать: «По приглашению». В приемной он просидел всего десять минут, и уже в три минуты двенадцатого – часы за окном только-только перестали бить – его провели к Марсдену. Дорси и Барроу тоже были в кабинете, и Хорнблауэр понял, что речь, возможно, все-таки пойдет о немыслимом.
Впрочем, занятно было отметить, что первый секретарь Адмиралтейского совета может вполне по-человечески уделить несколько минут светской беседе.
– Думаю, капитан, вам лестно будет узнать, что его милость держится касательно Ферроля практически того же мнения, что и вы.
– Я и впрямь очень польщен, сэр.
Лорд Бархэм был не просто первый лорд Адмиралтейства – до этого он много лет был главным финансовым инспектором флота, а еще раньше – адмиралом и флотоводцем. Вероятно, именно он отправил Кальдера к Финистерре.
– Его милость был приятно изумлен, что мистер Барроу так хорошо осведомлен о тамошней обстановке, – продолжал Марсден. – Разумеется, мистер Барроу не счел нужным упомянуть, что получасом раньше обсуждал эту обстановку с вами.
– Разумеется, сэр. – Хорнблауэр собрался с духом. – В таком случае, может быть, его милость благосклонно отнесется к рекомендации адмирала Корнваллиса произвести меня в капитанский чин?
Слова прозвучали, однако на лицах обоих секретарей нельзя было прочесть никакого ответа.
– Сейчас у нас есть более спешное дело, – сказал Марсден. – Мы заставляем кое-кого ждать. Дорси, будьте любезны, пригласите пастора.
Дорси прошел через кабинет и впустил низенького толстого господина; до того как дверь закрылась, Хорнблауэр успел заметить в соседнем помещении солдата морской пехоты. На вошедшем была черная мантия и белый парик, но одеяние священнослужителя плохо сочеталось с небритыми щеками – их покрывала полудюймовая черная щетина. Только со второго взгляда Хорнблауэр разглядел наручники, пристегнутые к цепи, обмотанной вокруг пояса.
– Это преподобный доктор Клавдиус, – сообщил Марсден. – Только что из Ньюгейта. Его любезно предоставил нам на время министр внутренних дел.
Клавдиус оглядел кабинет. Его карие глаза смотрели вызывающе и в то же время хитро, пухлое лицо было разом дерзким и напуганным – занятное сочетание, много говорящее о характере этого господина. Однако примечательнее всего было неистребимое любопытство, удивительное в человеке, которому осталось жить считаные дни.
Впрочем, Марсден не дал ему времени осмотреться.
– Клавдиус, вас привели сюда, чтобы вы изготовили подделку.
Пухлое лицо осветилось внезапным пониманием и тут же приняло равнодушный вид. Хорнблауэр невольно восхитился такой выдержкой.
– И вежливость, и традиция, – сказал Клавдиус, – требуют, чтобы вы обращались ко мне «доктор». Меня еще не лишили сана, и я по-прежнему доктор богословия.
– Чепуха, Клавдиус, – отрезал Марсден.
– Я не ждал бы вежливости от мелких канцеляристов.
У Клавдиуса был неприятный голос – резкий, скрипучий; возможно, именно поэтому ему не удалось стать епископом. С другой стороны, он сразу перешел в наступление; в письме, которое держал Дорси, Бонапарт напоминал своему генералу, что внезапная дерзкая контратака порой сокрушает численно превосходящего противника. Впрочем, здесь силами противника командовал опытный тактик.
– Очень хорошо, доктор, – сказал Марсден. – Степень доктора богословия заслуживает всемерного уважения. Мистер Дорси, передайте доктору документ и спросите доктора, может ли он, исходя из своего обширного опыта, изготовить нечто подобное.
Клавдиус скованными руками взял документ и, сдвинув брови, принялся читать.
– Написано во Франции, без сомнения. Помимо языка, стандартный почерк французских писарей. За время последнего мира через мои руки прошло множество французских документов.
– А подпись?
– Занятная. Я бы сказал, сделана индюшачьим пером. Мне бы потребовалось не меньше часа упражнений, чтобы ее воспроизвести. Теперь печати…
– Я сделал слепки, – вставил Дорси.
– Вижу. Но и оригиналы сняли с бумаги достаточно осторожно. Примите мои поздравления: вы прекрасно освоили это сложное искусство. Следующий пункт… – Клавдиус оторвал взгляд от письма и пристально оглядел собравшихся. – Господа. Мне есть что сказать по данному поводу. Однако прежде я желал бы увериться, что мои услуги будут вознаграждены.
– Они уже вознаграждены, – ответил Марсден. – Суд отложен на неделю.
– На неделю? Мне случалось говорить в проповедях, как быстро пролетает время от воскресенья до воскресенья. Нет, господа. Я хочу жить. Я категорически против смертной казни, и это не шутка.
Повисла драматическая пауза. Хорнблауэр оглядел всех четверых: губы Марсдена тронула едва заметная ироническая усмешка, Барроу слегка опешил, Дорси, как пристало подчиненному, хранил подчеркнутое равнодушие. Клавдиус переводил взгляд с одного на другого, словно осужденный преступник на арене римского цирка, ждущий, когда выпустят львов.
Молчание нарушил Барроу:
– Пригласить стражу, мистер Марсден? Он нам не нужен.
Напряжение не ослабло.
– Зовите стражу! – воскликнул Клавдиус, со звоном взмахивая скованными руками. – Пусть меня уведут и повесят завтра! Завтра? Через неделю? Чем скорее, тем лучше. Вам, господа, не понять всей справедливости моих слов, и я великодушно желаю вам не убедиться в ней на собственном опыте. Однако я вполне искренен. Повесьте меня завтра.
Трудно было сказать, блефует Клавдиус или нет, ставя на карту неделю жизни ради шанса заполучить помилование. Так или иначе, Хорнблауэр с легким ощущением вины восхищался этим уродливым человечком, который борется до конца и не умоляет о милости – тем более что умолять Марсдена было бы не только унизительно, но