Вид ее, вот так склонившейся передо мной, выводит меня из себя. Я хлопаю ладонью по ее ягодице, а затем убираю жжение. Ева стонет громче, выгибая спину, дразня меня легким покачиванием бедер.
Я натягиваю еще один презерватив и прижимаюсь к ней своим членом, наклоняясь вперед. Схватив одной рукой прядь ее волос, я провожу другой рукой по ее горлу и прижимаюсь губами к ее уху.
— Ты этого хочешь, Эва? Отшлепать тебя по заднице, дернуть за волосы. Моя малышка хочет, чтобы это было грубо?
Глаза Эвы закрываются, когда она извивается подо мной.
— Да, Грэм. Пожалуйста.
Мои пальцы на ее горле ослабевают, и я позволяю им медленно скользить вниз по ее телу, пока они не исчезают между ее бедер.
— Ты такая мокрая, детка. Ты снова готова для меня?
— Да, — шепчет она. — Боже, да.
Я погружаюсь в нее, сильно и быстро, в то время как мои пальцы трутся о ее клитор.
Эва вскрикивает громче, чем раньше, сопротивляясь каждому моему толчку, чтобы вогнать меня глубже. Я дергаю ее за волосы, запрокидывая голову назад, чтобы приблизить ее рот к своему. Я поглощаю ее, и наши дыхания сливаются воедино, вдыхая ее выдох, в свои легкие. Мои бедра врезаются в нее, звук соприкосновения нашей кожи в изнуряющем ритме. Это грубо и неконтролируемо, это бессмысленное отчаяние, которое мы испытываем друг к другу.
Я принадлежу ей, а она принадлежит мне. Есть только она — всегда может быть только она.
Мы предначертаны звездами.
И я собираюсь любить Эву, заботиться о ней, защищать ее до последнего вздоха.
ГЛАВА 12
ГРЭМ
ШЕСТЬ РАЗ.
Дважды в спальне прошлой ночью и один раз в душе после. После этого мы попытались заснуть, но в итоге занялись любовью, прежде чем отключиться. Потом я проснулся посреди ночи, мой член умолял снова оказаться внутри нее. И когда наконец наступило утро, Эва тоже проснулась.
Шесть раз, но мои боксеры становятся тесными, когда она обнимает меня на прощание.
— Я позвоню тебе, когда закончу с Дианой.
Облокачиваюсь на крышу лимузина.
— Развлекайся.
Эва улыбается.
— О, непременно. Диана захочет повторить все, что было вчера вечером.
— Не забывай о сегодняшнем утре, — говорю я, подмигивая.
Она закрывает глаза, и ее голова откидывается на спинку сиденья.
— Это утро было моим самым любимым.
Облизываю губы и делаю шаг назад.
— Ладно, тебе нужно идти, пока не забрался к тебе на заднее сиденье.
Она смеется и шевелит пальцами, прежде чем я закрываю дверь.
После того, как лимузин исчезает за углом, я поднимаюсь по лестнице в свою квартиру. Опускаюсь лицом на свой матрас, глубоко вдыхая аромат Эвы, исходящий от моих простыней.
Прошлая ночь была идеальной. Она само совершенство. Наша совместная жизнь тоже станет идеальной, как только мы выберемся из этого места.
Но сначала о главном…
Я выдвигаю ящик своей прикроватной тумбочки и достаю конверт из-под страниц старой книги, в которой он спрятан. Прислонившись к изголовью кровати, э отрываю скотч с обратной стороны и вытаскиваю содержимое: два письма, написанные от руки на плотной белой бумаге.
Первое начинается с «Дорогие мама и папа», а вторая — с «Дорогая Эва».
Желудок скручивает.
Во рту пересыхает.
Я переворачиваю их, просматривая нижнюю часть обеих страниц: «Бесконечно люблю, Эрик».
Бумаги падают на одеяло, пока тупо смотрю на завитки черных чернил, из которых состоят предсмертные письма Эрика.
Письма, которые, по словам Эвы, Эрик никогда не оставлял.
Письма, которые ее отец прятал в своем кабинете. Письма, которые я нашел, взламывая его сейф. Нет, нет, нет!
Провожу руками по лицу и скрещиваю их сзади за шею.
Почему они есть у Монтальбано и почему Эва не в курсе?
Это все изменит.
Как бы мне этого не хотелось, как бы плохо себя ни чувствовал, знаю, что нужно делать дальше: я должен прочитать эти письма и выяснить, что скрывает Монтальбано.
Беру письма и начинаю с первого.
ДОРОГИЕ МАМА И ПАПА,
Хотелось бы, чтобы был другой способ. Лучше бы я не втягивался в эту передрягу. Хотел бы не быть таким испорченным. Хотелось бы, чтобы не был сплошным разочарованием для вас. Среди сотен вещей, которые хотел бы изменить, больше всего я хочу, чтобы вы простили меня за то, что сделал.
Я знаю, что причинял вам лишь боль все эти годы. Страдал всю жизнь, временами едва держась на ногах, и знаю, сейчас ты теряешься в догадках почему. Даже я этого не понимаю. В моем сердце постоянная боль, тяжесть в груди, и что бы ни делал, это не проходит. Думаю, именно поэтому начал играть в азартные игры. Когда я выигрываю, мне становится лучше. И это все, чего действительно хочу, — чувствовать себя хорошо. Чувствовать себя счастливым. Чувствовать себя нормальным.
Мама, мне так жаль. Ты этого не заслуживаешь. Я лишь надеюсь, что ты знаешь, как сильно тебя люблю. Это не твоя вина.
Папа, понимаю, почему ты не помог мне, когда я пришел к тебе прошлой ночью. Ты всегда учил меня поступать правильно, и мы оба знаем, что внесение залога мне бы не помогло. Это было бы временным решением проблемы. В конце концов я бы вернулся в Бруклин и снова проиграл деньги в азартные игры.
Это единственный способ.
Пожалуйста, прости меня.
Бесконечно люблю вас, Эрик
У Эрика были проблемы с азартными играми? Знала ли Эва об этом?
Черт. Я должен сказать ей. Не могу притворяться, что никогда их не видел. Не тогда, когда они — единственное, чего Эва хотела бы иметь.
А это значит, что я также должен рассказать ей правду о себе. О том, что на самом деле делал, выдавая себя за ее телохранителя.
Простит ли она меня?
Как?
Независимо от результата, я должен поступить по совести, и никак иначе.
Пришло время для правды.
ЭВА
— У НЕГО КАК У ЖЕРЕБЦА, НЕ ТАК ЛИ? МУЖЧИНА ТАКОГО РОСТА ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ.
Я ухмыляюсь и качаю головой, прежде чем отхлебнуть из своей чашки кофе.
— Это единственное, что тебя волнует?
Диана усмехается.
— Мы уже знаем, что он добрый и заботливый. И то, что он по уши влюблен в тебя. Я просто хочу убедиться, что у него с собой все нужные инструменты для работы.
— О, он определенно самые необходимые инструменты. — Восхитительная дрожь пробегает у меня по спине при мысли об инструментах Грэма. — Один только его язык заслуживает премии «Оскар» за «работу».
Диана визжит, привлекая взгляды нескольких ближайших посетителей Starbucks.
— Я так и знала. Мужчина так не выглядит и не знает, как доставить удовольствие женщине, если только он не гей. Это было бы неправильно.
Я смеюсь.
— Просто не могу поверить, насколько хорошо прошел сбор средств.
— Я могу. — Рука Дианы скользит по столу и накрывает мою. — Ты проделала потрясающую работу. Эрик бы так гордился тобой.
Упоминание имени Эрика уже не ранит так сильно, как раньше. Разговаривать с моим отцом, видеть вещи Эрика в его спальне — все это кажется естественным. Хочу помнить его, я хочу говорить о нем. Возможно, отбрасывание его воспоминаний в сторону было тем, что причиняло мне такую сильную боль в первую очередь.
Собираюсь рассказать Диане об идее Грэма открыть художественную студию, когда звук его голоса прерывает меня.
— Вспомнишь черта, как говорится, — говорит Диана, подмигивая.
Когда поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Грэма, тут же понимаю, что что-то не так. Смятение, исходящее от его выразительных зеленых глаз, выдает его с головой.
— Грэм, — говорю я, вставая. — Что такое?