пару минут велосипед, чтобы догнать сторожа, а он решил, что я его граблю.
Мы уже ехали.
– А почему сторож убегает от вас?
– Вот это мы сейчас и узнаем.
Не секрет, что машина передвигается быстрее человека, даже такого, который очень хочет убежать.
– Вот он! – закричал я, увидев впереди болониевую куртку. Леонид бежал быстро, но не изо всех сил, и в его беге было что-то уверенное, даже самодовольное. Наверняка он пару раз оглядывался и понял, что от погони оторвался. Он уверенно обгонял каких-то бабок с кошелками, направлявшихся к станции, мальчишек с удочками.
Мы объехали его и затормозили.
Водитель шарил рукою под пиджаком. Неужели достанет пистолет?
Я выскочил из машины первым.
Увидев затормозившую перед ним черную «волгу», Леонид замер. Наш советский человек всегда в таких случаях робеет. Черная «волга» не может ошибаться, и если уж она выбрала тебя, стой смирно и готовься к худшему.
Да, я выскочил первым. Всю короткую дорогу я лихорадочно думал, как мне поступить. Объявить, что именно у меня похитил этот негодяй, было немыслимо. Отберут, конфискуют, испоганят. Была секунда, когда я вообще пожалел, что связался с Аникеевым в этом деле. Но нет, по-другому поступить было нельзя. Сторож бы сбежал, исчез, растворился, и все. А так он, по крайней мере, схвачен. И если самому не лезть с объяснениями, чекисты ни за что не догадаются, что это у него такое в кармане.
Но меня обязательно спросят, что мне было от него надо.
Придумаем что-нибудь.
Итак, я выскочил первым, чтобы успеть шепнуть Леониду – молчи!
Подлетев к нему вплотную, я увидел, что это никакой не Леонид.
– Здравствуй, Женя! – пропел я медленно, чувствуя, что теряю чувство реальности.
14
– Это не Валерий Борисович, а Виталий Борисович, – сказала Вероника.
– Близнец?
– Именно так.
– А почему ты его боишься?
– А ты его видел?
– И что?
– Он зануда.
Леонид пожал плечами.
– По-моему, он просто хорошо одет.
– Зануда, педант и любит учить жить.
– Это, конечно, недостаток.
Вероника мельком глянула на пассажира – не иронически ли он это сказал. Нет, кажется, всерьез.
– Дядя Виталик у нас журналист-международник. В Лондоне торчит. Может, сейчас и не в Лондоне. Я и не знала, что он приехал. Если бы он меня увидел, я бы от него два часа не отделалась. Усадил бы, распрашивать начал, а когда бы о смерти отца узнал, тут уж… В общем, мне не хочется, чтобы он лез в это дело. Кроме того, есть и еще одна причина прятаться от него за широкие спины сторожей.
– Какая?
– Должок.
– Большой?
– Триста фунтов.
– Не похоже, чтобы человек такого типа мог столько дать в долг.
«Форд» свернул с Тверского бульвара на улицу Горького.
– Я придумала серьезный повод, сказала, что мне денежки нужны на лечение.
– Обманула?
– Конечно.
– Но как бы он определил это? Могла же сказать, вот, смотрите, жива-здорова. Вылечилась, мол.
– У меня такая болезнь, что опытному человеку сразу видно, что не вылечилась. А может, и не лечилась.
– Что же это за болезнь?
– Стоп. И так слишком далеко заехали.
– Ладно, останови.
Вероника машину не остановила и повернула направо, к Манежу.
– Я выразилась фигурально.
– Тем не менее нам нужно выяснить отношения.
– Что?! Какие такие отношения?
Леонид смущенно потрогал ус.
– Я выразился неловко. Просто хотел сказать, что неплохо бы нам определиться с тем, что делать дальше.
– А что определяться, будем кататься. Я знаю еще одно место, где можно найти нашего неуловимого Валерия Борисовича, но туда еще ехать рано. Совсем рано. Время надо убивать. Вдвоем его убивать легче, правильно?
– Правильно.
– Ты мне пока расскажешь что-нибудь о себе. А то мы уже вон сколько разъезжаем вместе, и все обо мне, о моих родственниках, о моих делах. Перекос.
– У меня отец не академик и его не убивали.
– Да, если до сих пор не академик, то вряд ли теперь уже станет. А вот что до второго…
Леонид демонстративно кашлянул.
– Обиделся? Зря-я. Ты вообще меня неправильно воспринимаешь. Психованная, поверхностная, эгоистка. Отца не столько любила, сколько доила. А вот любила. Иногда настоящее чувство маскируется. И правильно делает. Над настоящим чувством ведь часто издеваются. Вот и хочется спрятать его, оградить, иногда даже грубостью.
– Это значит, когда мне хамит продавщица, она в меня влюблена?
– Не притворяйся, что ты ничего не понял. У меня есть хороший один знакомый по институту. У его отца рак горла, так этот мой знакомый зовет его «раковая шейка». Казалось бы, цинично. Казалось бы, но поверь, отца он по-настоящему любит и уважает, почку бы ему отдал, если бы у него был рак почки.
– Н-да.
– А иногда бывает так, что отцу уже не поможешь, но можно еще помочь кое-кому другому.
– Кому это?
Вероника резко перестроилась из одного ряда в другой.
– Опять я о себе. Теперь будешь отвечать на мои вопросы. Откуда родом?
– Из Сибири.
– Ты же белорус.
– Не все белорусы живут в Белоруссии. Некоторые уехали в другие части страны. Часть не по своей воле.
– Типа сталинизм, то-се.
– Да, то-се. Родился в Сибири, а в Москву приехал с Могилевщины.
– Какая богатая, какая детальная информация. Может, тогда хотя бы расскажешь, откуда у тебя сыщицкий нюх? Так прямо хвать след и идешь по нему!
Леонид засмеялся.
– Кое-что досталось мне с генами.
– Что, предки чекистами были?
– Скорее партизанами.
– Ах, да, я же с детства помню: «Партизаны, сосны и…».
– И туман. Мы, Филины…
– Филины?
– В Белоруссии много таких фамилий: Крот, Ерш… Так вот, мы, Филины, семья большая, еще с довоенного времени о нас на Могилевщине было слыхать. У меня семь дедов со стороны отца. Во время войны все мои деды и дядья, конечно же, партизанили. И очень по этой части отличились. Так вот, случился однажды во время оккупации такой эпизод. Ранили одного из дедушек моих, Мечислава. Опасно, в живот. Срочно нужна была операция. Но чтобы скрытно по партизанским территориям добраться до госпиталя, нужно было бы петлять дня два. А это смертный приговор раненому. И тогда другой мой дед решил так. Положил раненого на телегу и рванул прямиком, открыто, через деревни, где стояли полицайские гарнизоны. Расчет был на то, что Филина не тронут. Война войною, немцы немцами, а вот с Филинами лучше не связываться. И что же, полицаи сделали вид, что ничего не заметили. Не знаю, объяснил ли я тебе что-нибудь.
– Да, в общем, не слишком много. Ну, партизаны…
– Так вот сейчас я что делаю – партизаню!