когда отец говорил ей уйти днем из дома, чтобы не мешать ему спать. Она никогда ему не перечила. Мама слишком сильно его любила. Даже сильнее, чем меня.
Теперь я понимаю, что, разрешая мне жить своей жизнью, она проявляла заботу обо мне. Ведь себе она не могла позволить того же и молча терпела все выходки отца. Я прошу Вас, не вините ее. Это отец меня мучил.
Канна Хидзирияма»
В одиннадцать утра я вышла на станции Футако-Тамагава. По улице тут и там прогуливались мамы с детьми. Современные торговые центры из стекла и бетона резко выделялись на фоне уютной парковой зоны, разбитой вдоль реки.
Когда я подошла к зданию художественного колледжа, меня уже ждал Цудзи в темно-синем пальто, с оранжевым шарфом, обвязанным вокруг шеи. Увидев меня, он развернулся, первым зашел внутрь и направился к посту охраны.
Нас встретил учитель Янагисава, статный и, несмотря на свой уже не юный возраст, стройный мужчина в шерстяном салатовом пиджаке. Его элегантный внешний вид произвел на меня приятное впечатление. Мужчина благодушно улыбнулся нам и сказал:
– Ну что ж, пойдемте. В кабинете рисования на третьем этаже занятий сейчас нет, так что там нам никто не помешает. Я сделаю вам кофе из свежемолотых зерен.
Мы поблагодарили его, смущенные таким радушным приемом, и втроем поднялись на третий этаж. «Как будто вернулась в детство…» – чуть не вырвалось у меня, когда мы зашли в класс. Большой исцарапанный деревянный стол, весь заляпанный краской; стальной стеллаж с еще не высохшими картинами; полки, заваленные всевозможными принадлежностями для рисования. Втянув воздух, я вспомнила, как в кабинете рисования в моей школе точно так же пахло масляными красками.
На углу стола Янагисава молол зерна в поскрипывающей ручной кофемолке, а на небольшой электрической плитке закипал маленький металлический чайник. Он налил кофе в большую чашку. Я села за парту, вновь ощутив себя школьницей, и сделала первый глоток. Аромат свежемолотых кофейных зерен разливался по кабинету.
– Господин Янагисава, вы работаете здесь каждый день? – спросил Цудзи.
Мужчина утвердительно кивнул:
– Да, домой я прихожу только поспать. В остальное время провожу занятия или веду вечерние кружки. И собственными картинами я занимаюсь здесь же. Для учеников это ведь очень полезно – наблюдать за работой опытного художника.
– Понятно, – кивнула я.
– А вот Хидзирияма вел уроки не каждый день. Ученики очень его любили. Ему было уже за пятьдесят, но он оставался хорошим преподавателем и талантливым художником, у него даже были поклонники среди наших студентов.
Говоря об отце Канны, он ограничивался общими фразами, поэтому я решила перейти к конкретным вопросам:
– В день убийства вы тоже находились в колледже?
– Нет. Были летние каникулы, поэтому на работу пришли только преподаватели, которые в тот день вели свои мастер-классы. Коллега позвонил мне вечером и все рассказал. Когда я узнал, что случилось, у меня кровь застыла в жилах.
– До этого Канна бывала здесь?
– Приходила раз или два, чтобы передать отцу какие-то вещи, но лично я ее никогда не видел. Да и Хидзирияма о своей семье почти ничего не рассказывал. Поэтому когда я увидел новости, то очень удивился: оказывается, дочь у него такая красавица. Я бы на его месте поставил ее фотографию у себя на столе и хвастался перед всеми коллегами. Хотя, видимо, в его семье царила не самая теплая атмосфера.
– Господин Янагисава, – прервала его я, – спасибо большое, что согласились с нами поговорить, несмотря на позицию администрации школы.
Жилистой рукой Янагисава поставил кружку на стол.
– По правде говоря, уже скоро, весной, мы собираемся переехать в другое здание. Тогда название колледжа тоже немного поменяется. Я подумал, наверное, не будет никакого вреда, если мы с вами встретимся.
– Вот как, – пробормотал Цудзи.
Янагисава озабоченно ответил:
– Да. Если честно, даже не знаю, что и думать об этом всем. Я сам каждый день работаю со студентами того же возраста, что и эта девушка, дочь Хидзириямы. Конечно, главное для нас – помочь ученикам в их творческом пути, но занятия – это еще и эмоциональный обмен. Когда я представляю, что юная девушка пырнула ножом моего коллегу, мне становится жаль их обоих. Я понимаю, у Хидзириямы был непростой характер, но временами он казался очень даже жизнерадостным. Не верю, что он был таким уж плохим человеком. Разве что грубоватым. Он смотрел на людей как на материал для своих работ, открывать им душу для него не имело смысла. Но, может, именно поэтому в своих картинах ему удавалось подмечать даже мельчайшие детали.
– Материал для работ, значит? – прошептал Цудзи, уставившись в свою чашку.
Я спросила:
– Как давно вы здесь работаете, господин Янагисава?
– Уже двадцать пять лет. Настоящий старожил.
– Тогда вы, наверное, знали, что господин Хидзирияма проводил занятия по рисованию у себя дома?
– А-а-а… – протянул он, подперев голову рукой. – Да, он что-то такое говорил. Но, кажется, наших студентов там не было. Они же могли и в колледже с ним позаниматься.
– Вот как. Мы думали, это могли быть ваши ученики.
– Нет. Хотя… кто-то из выпускников, особенно из тех, кто учился у Хидзириямы, может что-то знать. Давайте я сейчас наберу одному.
С этими словами Янагисава достал из нагрудного кармана пиджака телефон и позвонил. Я стала разглядывать кабинет, стараясь не подслушивать. На доске виднелись не до конца стертые буквы, а пол вокруг нее был усыпан крошками мела.
Мне на ум пришли слова из письма Канны: «Это отец меня мучил». Летним вечером пять месяцев назад в туалете этой школы произошло убийство. По стенам стекали капли крови, а всегда робкая Канна сжимала в руке кухонный нож…
– Можно вас? – обратился Янагисава к Цудзи.
Тот взволнованно взял телефон.
– Добрый день. Меня зовут Цудзи, я редактор отдела документальной прозы из издательства Симбунка, – представился он. – Да, да. Что, в «Фейсбуке»[22]? А когда вы сможете?.. Прямо сейчас? Кстати, а живет он?.. Да, понял, спасибо.
Я спросила у Янагисавы, можно ли воспользоваться школьной уборной. Кивнув, он встал, открыл дверь и пальцем показал в конец длинного коридора.
– Это туалет, где произошло убийство?
Янагисава слегка замешкался, а затем пояснил:
– Нет, тот туалет находится на втором этаже, он сейчас не работает.
Я поблагодарила его и направилась в дальний конец коридора, куда он и показал. Но как только мужчина вернулся в кабинет, закрыв за собой дверь, я тут же свернула к лестнице и спустилась на второй этаж. Свет практически не проходил через окно, поросшее плющом, поэтому в коридоре стоял полумрак.
На двери в женский туалет висел лист бумаги с надписью «Не работает». Я открыла дверь, не обращая внимания на объявление. Внутри было тихо и еще темнее, чем в коридоре. Абсолютная чистота туалета казалась неестественной. Видимо, после убийства здесь все вычистили до блеска, и с тех