кто-то в этом сомневается, то я обращусь в профсоюз.
— Никто в этом не сомневается, — торопливо сказал Перегрин. Где вообще была эта голова? Где все головы? Они лежат вместе?
— В гримерной для статистов. Все вместе. Ждут генеральной репетиции на следующей неделе.
— Комната не заперта?
— Нет. И если вы спросите, у кого ключ, то он у меня. Молодые люди попросили меня открыть ее, и я это сделал, так?
— Да. Спасибо.
— У меня такие же права, как у всех прочих.
— Разумеется.
Перегрин какое-то время молчал. Он смотрел на знакомые лица актеров и думал: это нелепо. Он откашлялся.
— А теперь я спрашиваю, — сказал он, — кто из вас ответственен за эту проделку.
Никто не ответил.
— Прекрасно, — сказал Перегрин. — Я бы попросил вас не обсуждать это дело между собой, но, — добавил он едко, — я с тем же успехом мог бы попросить вас вообще не разговаривать. Но я хотел бы обратить ваше внимание вот на что: если вы намерены связать эти глупые розыгрыши с суевериями, окружающими «Макбета», то вы сделаете именно то, чего хочет виновный в этих проделках. На мой взгляд, этот человек горячо верит во все эти суеверия. Пока что не произошло ничего зловещего, поэтому он или она решил устроить какое-нибудь недоброе предзнаменование своими руками. Все очень просто и очень глупо. Будут какие-нибудь комментарии?
— Задаешься вопросом, — объявил Гастон, — когда поползли эти слухи и действительно ли в их основе лежит какой-то дохристианский ритуал, посвященный зимнему солнцестоянию. Поскольку пьеса имеет крайне кровавую природу…
— Да, Гастон. Позже, мой дорогой.
Гастон продолжал бормотать.
Сэр Дугал сказал:
— Господи, ну скажите же уже кто-нибудь, чтобы этот старый осел забыл про свои клады-моры и заткнулся!
— Как вы смеете! — внезапно взревел Гастон. — Я, который обучил вас поединку, совершенно достоверному во всех деталях, кроме настоящего кровопролития! Как вы смеете, сэр, называть меня старым ослом?
— А вот смею. Смею! — раздраженно заявил сэр Дугал. — У меня до сих пор все болит из-за физического перенапряжения, которое мне пришлось вытерпеть — и все ради того, чего можно было добиться хорошим притворством! Так что, если вы не замолчите, клянусь богом, я применю все ваши драгоценные приемы и заставлю вас это сделать! Прошу прощения, Перри, старина, но в самом-то деле!
Гастон вынул меч из перевязи и, выкрикивая оскорбления на ранне-шотландском языке, произвел мечом несколько агрессивных и опасных движений. Величественный Дункан, стоявший с ним рядом, вскрикнул и попятился.
— Слушайте, вы! — запротестовал он. — Хватит! Нет! Это уже чересчур!
Гастон топнул ногой и стал вращать своим грозным оружием.
— Уберите эту дурацкую пилу! — сказал сэр Дугал. — Вы поранитесь!
— Тихо! — закричал Перри. — Гастон! Прекратите! Немедленно!
Гастон прекратил. Он отсалютовал Перегрину и одним движением вернул меч в ножны — кожаный карман, свисавший на ремешках с его тяжелого пояса на том месте, где у шотландских горцев обычно висит кожаная сумка. Чудовищных размеров лезвие мелькнуло перед самым его носом, отчего он на секунду зажмурился. После этого он отошел в сторону и встал по стойке смирно у трона Мэгги, гримасничая и продолжая что-то недовольно говорить. Она разок испуганно взглянула на него, а потом расхохоталась.
Обменявшись неуверенными взглядами, ее примеру последовали и остальные актеры и те, кто сидел в партере, включая Эмили.
Гастон так и продолжал стоять по стойке смирно.
Перегрин вытер слезы, подошел к нему, обнял его за плечи и рискнул сказать:
— Гастон, дорогой мой, вы научили нас, как реагировать на эти нелепые розыгрыши.
Гастон что-то пророкотал в ответ.
— Что вы сказали?
— Honi soit qui mal y pense[113].
— Именно, — согласился Перегрин, подумав при этом, действительно ли это подходящее замечание. — Итак, — обратился он к остальным, — мы не знаем, кто сыграл эту шутку, и пока что оставим все как есть. Пожалуйста, повернитесь ко мне спиной на минуту.
Они повиновались. Он снял с блюда крышку, завернул голову в накидку, отнес за кулисы на стол с реквизитом и вернулся.
— А теперь продолжим с того места, на котором мы остановились.
— «Благодарим и пьем за вас!» — подсказал суфлер.
— Да. Все по местам. Вы готовы, сэр Дугал, или хотите сделать перерыв?
— Я буду продолжать.
— Хорошо. Благодарю вас.
И они продолжали, пока не сыграли всю пьесу.
Когда репетиция закончилась, и он высказал все свои замечания и прошелся по эпизодам, в которые требовалось внести некоторые изменения, Перегрин произнес небольшую речь перед труппой.
— Вы не представляете, как я вам благодарен, — сказал он. — Вы повели себя достойно и цивилизованно, как и подобает профессионалам. Если, как я полагаю, организатор этих шуток (были и другие, которые ни к чему не привели) находится среди вас, то я надеюсь, что он поймет, насколько эти шутки глупы, и больше их не будет. Наша пьеса в хорошей форме, и мы движемся вперед с уверенностью, мои дорогие. Завтра утром жду всех к десяти в репетиционном зале.
II
Перегрин поработал с осветителями и мастерами спецэффектов в течение часа, после чего они отправились записывать все необходимые детали.
— Пойдем, Эм, — сказал он. — Развлечений на твою долю сегодня выпало больше, чем мы рассчитывали.
— Это точно. Ты прекрасно со всем справился.
— Правда? Хорошо. Эй, смотри, вон Уильям. Что вы тут делаете, молодой человек? Эмили, это Уильям Смит.
— Уильям, мне очень понравилась ваша игра, — сказала Эмили, пожимая ему руку.
— Правда? Я подумал, что меня могут позвать на дневную репетицию, мистер Джей, и я принес обед с собой. Мама придет за мной попозже.
— Сегодня не будет дневной репетиции. Мы оставим сцену техническому персоналу. Видишь, они уже собираются.
На сцене появились пятна света. Из мастерской вносили листы раскрашенной фанеры. Рабочие перекрикивались и насвистывали.
— Я подожду маму, — сказал Уильям.
— Ну, вообще-то ты не можешь этого сделать. Это одно из правил, понимаешь?
В тишине, последовавшей за этими словами, лицо Уильяма заметно покраснело.
— Да. Понимаю, — сказал он. — Я хотел поговорить с вами об этом, но… — Он посмотрел на Эмили.
— О чем? — спросил Перегрин.
— Про голову. Про человека, который это сделал. Про то, как все говорили, что такие вещи обычно делают дети. Это не я. Правда, не я. Я думаю, это глупо. И страшно. Ужасно страшно, — прошептал Уильям. Румянец с его щек сошел, и теперь на них смотрел очень бледный мальчик. Его глаза наполнись слезами.
— Я не могу на нее смотреть, — сказал он. — А тем более трогать. Она ужасная.
— А что насчет второй головы? — спросил Перегрин.
— Какой второй головы, сэр?
— В комнате короля.
— А там она тоже