Он сунул все тот же здоровенный ключ в замочную скважину хлева, дважды провернул его и открыл дверь.
Из помещения вырвался жуткий запах, от которого у меня на глазах выступили слезы.
Из хлева донеслось протяжное мычание.
— Слышите? Живые. Значит, проход закрыт, — промямлил жрец, зевая. — Так что приступайте. А, и еще. Внутри священного хлева разрешено использовать только теургику великого Джасуры, в противном случае вы умрете в страшных и чудовищных муках, изрыгая огонь и серу, а вашу голову поместят в чашу около входа.
— Звучит оптимистичненько, — хмыкнул Бобер.
— Оптимистичненько, молодой человек, это в цирке, — заявил жрец. — А здесь — серьезное место, святилище разящего неумолимого Джасуры трехголового и всепожирающего...
— Да-да, мы поняли, — прервала его отповедь Майя.
Мы поснимали плащи и нерешительно двинулись в эпицентр газовой атаки.
Мать честная, чистить здесь один раз в год — это просто жлобство! Мои сапоги буквально утонули в навозе и отходах прошлого жертвоприношения.
Кое-где под большими окнами, мерцающими от защитных знаков на специально сделанных для этого подоконниках, небольшими горками возвышалось сено: судя по всему, через эти окна бедных животных и кормили, не заходя внутрь.
Коровы, все как одна — белые и грязные, кучковались вокруг этого рандомно заспавнившегося сена и печально жевали, время от времени издавая протяжное мычание.
Зато сами стены представляли собой настоящее произведение крипового искусства! Они были выкрашены золотой краской, и на них в полный рост и весьма реалистично изображались люди, страдающие от всяческих болезней. Рыхлый толстяк в белых пеленах, покрытый черными наростами, разметавшаяся по подушкам молодая женщина с пунцовыми щеками и жемчужными каплями пота на лбу, воин с распоротым животом, из которого вытекало что-то желтое, умирающая старуха.
В общем, Фрида Кало отдыхает.
А в глубине коровника, на самой дальней стене, виднелась железная дверь с засовом, на котором светились ярко-красные символы — палеолитические венеры без голов и с огромными животами, бизоны со стрелами в холке. Прямо наскальная живопись какая-то, а не начертания.
Переступив порог этого чудного места, наш Графыч побледнел и ухватился за стену, чтобы не хлопнуться от такого зрелища в обморок.
— Что, их светлость не привычны к созерцанию навоза? — оскалился Берн, пробираясь к дальней стене и храбро чавкая при этом сапогами. — В твоих хоромах такого не было?
Шрам тоже с самым невозмутимым видом выбирал себе лопату из десятка выставленных у входа вариантов орудий труда.
Эрик не обиделся на подкол товарища.
— Ничего, я справлюсь, — спокойно ответил он. — К тому же, сочетание золота и говна — это как раз то, чего в моих хоромах было предостаточно.
— А я вот иногда думаю, что же пытался делать с коровой первый человек, подоивший ее? — с похабной улыбочкой проговорил Бобер.
Я окинул взглядом помещение, оценил вилами глубину загаженой подстилки и вынес вердикт:
— Слушайте, нам нужно как-то оптимизировать этот процесс, а то мы до ночи все это добро будем в яму таскать.
— Чего? — нахмурилась Майя. — Бери лопату и работай!
Камилла осуждающе взглянула на сестру и спросила:
— Что значит «оптимизировать»?..
Я ответил не сразу. Мысленно я прикидывал, как бы все это лучше устроить, пока в голове не сложилась четкая картинка.
— Так, нам нужно смастерить конвейер! Пойду спрошу у жрецов, есть ли у них какие-нибудь железные пруты и ненужные деревянные балки. И рулон кожи. На худой конец — мешковины...
Майя пожала плечами — мол, делай что хочешь. И демонстративно погромыхала со своей тележкой в дальний угол, виляя красивой задницей.
Впрочем, чем лучше я ее узнавал, тем больше понимал, что скорее всего задница — это самая лучшая ее часть.
А я раздобыл подручные материалы и с помощью Эрика принялся строить конвейер — в буквальном смысле слова из говна и палок. Деревянных и железных. Ленту из мешковины я протянул по центру коровника и вывел за открытые двери.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда все было готово, мои бедные соратники лишь немного сдвинулись с мертвой точки.
Я окликнул Майю.
— Смотри, видишь вот это полотно? Оно должно двигаться воот в эту сторону, — объяснил я нашему будущему двигателю прогресса.
— Ну допустим, — отозвалась Майя. — Только как я по-твоему буду это все в коровнике делать? Хочешь, чтобы я умерла мучительной всепожирающей смертью?
— Так ты не здесь стой, а снаружи!
Майя задумчиво хмыкнула и вышла из коровника. И через минуту наша лента зашевелилась и пошла быстрее.
— Отлично, работает! — обрадовался я.
— И что дальше? — неуверенно спросил Берн.
— Бери вилы, вставай справа! Нет, задницей к выходу. Ты будешь разбивать подстилку и отступать назад, понял? Шрам, вставай с лопатой на вычищенную часть, лицом к Берну. Гребешь взрытый навоз и бросаешь на ленту. А лента сама довезет все на выход! Бобер, давай, вставай с другой стороны с вилами! А я за тобой с лопатой пойду.
— А мне что делать? — растерянно спросил Эрик.
— А ты на выходе вместе с Камилой нагребаете из кучи в тележку и отвозите в яму. Когда мы освободимся, придем вам на помощь. Главное — следить за лентой и расчищать все из-под нее, чтобы процесс не встал.
— У меня не встанет, — многообещающе проговорила Майя.
— Ага, только если ты приложишь больше силы, то весь мой механизм разломаешь, — предупредил я. — Ну что, поехали.
Мы принялись за дело, и теперь оно пошло весело и бойко!
— Слышь, Даня, а мозги-то у тебя того, не обрезочные! — подал голос взмокший и улыбающийся Берн. — Вон какую загогулину придумал!
— И пол-хлева уже не заметили, как вычистили, — подал голос Шрам-молчун.
Я промолчал, только еще активней заработал лопатой. Но на душе было хорошо и приятно до черта. Я разработал говнометатель! И он работает!
Супер. Прям-таки карьерный рывок.
От этих мыслей мне стало смешно.
И тем не менее я действительно гордился своей придумкой. А гордость, как известно, не порок, когда в самом деле есть чем гордиться.
Пару раз мешковина от воздействия на нее Майкиной силы рвалась, и пока все выходили на улицу продышаться, я по-быстрому сшивал ее жилой и снова пускал в работу.
— Какой же ты умный, Даня! — с какой-то детской и немного смущенной улыбкой сказала мне Камилла во время второго такого перерыва. — И вообще, ты знаешь, что в тебе есть что-то удивительное? Этого не объяснишь, но находясь рядом, всегда чувствуешь.
Я усмехнулся, невольно вспомнив, что примерно так же говорила моя утенка.
— Спасибо, — отозвался я, подмигнул Камилле и, водрузив лопату на плечо, вернулся в коровник.
Вычистив помещение, я снова предложил разделиться: дать девочкам рассыпать в коровнике опилки, а мужикам перетаскать кучу навоза в яму.
— Мне кажется, я придумала лучше, — как-то будто немного обиженно проговорила Майя. — Ну-ка тележки расставьте и отойдите подальше.
Мы, конечно, отошли... Но если бы знали, что случится дальше, то, наверное, лучше бы за стену отъехали.
Майя сосредоточенно свела брови на переносице, поднатужилась, вытянула вперед напряженные руки. В воздухе возникла прозрачно-желтая рамка с кружком внутри. Зависнув над кучей навоза, она вдруг плюхнулась в самую середину, поднимая вверх целый фонтан коровьего добра, который неравномерно расплескался по тележкам, по земле вокруг и по нашим физиономиям.
Берн выматерился. Шрам с Бобром умудрились выставить какой-то прозрачный щит, я спрятал лицо в локоть, Камилла едва успела спрятаться за мою спину, а бедный наш Графыч просто обтекал.
И при этом у него было такое выражение лица, что его стоило бы запечатлеть на портрете!
Дрожащей рукой он вынул из внутреннего кармана большой белоснежный платок с кружевным краем и принялся оттирать лоб и щеки.
Головы в священной чаше справа мерзко захихикали тоненькими голосками.