— А на что веревка? — спросил Вася.
— Лестница старая, гнилая, можно и сорваться. Типография спрятана далеко от спуска?
— С полверсты по главной штольне, — подумав, ответил Вася, — а там боковой забой.
— Сыро там?
— Нет. Шахта сухая.
Пока разматывали веревку, пристав собрал городовых в кружок.
— Слушайте меня внимательно! Под землей тихо! Чтобы никаких разговоров! Не кашлять, не чихать… — Он добавил еще несколько крепких слов, от которых на губах у полицейских появились улыбки. — Там могут быть бунтовщики. С ними не церемониться, но лучше если захватим живыми! Если возьмем типографию, всех представлю к медалям, а кроме того, получите, денежную награду. Кто отличится, о том разговор отдельный! Понятно?
В ответ раздался нестройный гул.
— Рады стараться…
— Тише вы!.. — зашипел на них пристав. — Вот уж действительно рады стараться. Спускаться будем по одному. Наверху останется Чураков.
— Ваше высокоблагородие! Прикажите мне наверху остаться, — жалобно попросил Жига. — У меня в ногах слабость… Сорвусь.
По тому, чт он сказал и как сказал, Вася видел, что этот здоровенный мужик сильно струсил. Вероятно, боялся он не один, но все остальные это как-то скрывали.
— Ничего, ничего! За веревку будешь держаться. Ты замерз, а под землей согреешься. В шахте тепло, — сказал пристав и нервно перекрестился. — Ну, господи, благослови!
Городовые вразброд замахали руками.
— Кто первый?
Наступила тишина. Желающих не находилось.
— Никто? Трусы! — презрительно процедил сквозь зубы Аким Акимович. — За что вас только кормят? Я спущусь первый! За мной пустите мальчишку, а за ним все остальные по очереди.
С этими словами он взял конец приготовленной веревки и начал обвязывать ее вокруг пояса.
— Когда я спущусь, то дерну за веревку. Другой конец привяжите сюда. И не шуметь!
Аким Акимович еще раз перекрестился и, держа одной рукой фонарь, а другой придерживаясь за край лестницы, осторожно полез вниз. Чураков и двое других опускали веревку, готовые в любой момент удержать начальника.
С ненавистью и с каким-то брезгливым чувством смотрел Вася на эти тупые, грубые лица. Не то от мороза, не то от пьянства, почти у всех были красные носы. У одного из полицейских окладистая широкая борода, и, если снять с него форму, он бы походил на простого мужика, каких много в Заречье. У другого усы лихо завернуты кольцами. Сейчас они покрылись инеем и казались седыми. У третьего лицо толстое, красное, с сонными заплывшими жиром, бесцветными глазами.
Раньше, еще до восстания, когда Вася видел городового в толпе, на базаре или на улице, он считал его особенным человеком. Обычно городовой держал себя с народом валено. Говорил снисходительно-покровительственным тоном, как большой начальник. Не говорил, а изрекал. И мальчику думалось, что городовой все знает и все может.
Во время восстания Вася узнал, что это злейшие враги народа или, как их называл отец, «свора царских цепных собак». А сейчас, столкнувшись так близко с городовыми, Вася увидел, что это обыкновенные, да еще вдобавок недалекие, трусливые люди. По тому, как с ними обращался пристав, можно было думать, что все они дураки, лентяи, тунеядцы, мерзавцы.
— Много их там? Эй, углан! — спросил Жига, подходя к Зотову.
Вася, занятый своими мыслями, сначала не понял.
— Кого? — спросил он.
— Бунтарей-то?
— Трое.
— Трое — ничего. Если врасплох захватим, не уйдут. Оружие у них есть? Не знаешь?
Вася пристально посмотрел на городового.
Красная от мороза физиономия Жиги с трусливыми и наглыми глазами, освещенная снизу фонарем, производила особенно отвратительное впечатление. Вася вспомнил, что этот полицейский просился у пристава домой, а потом захотел остаться наверху.
Поманив пальцем и подождав, когда полицейский нагнулся, Вася внятно шепнул ему на ухо:
— Не говори другим. Пристав не велел. У них там динамиту пудов десять. И бомбы есть.
— Ой, господи, спаси и помилуй! — с ужасом прошептал Жига, крестясь на лебедку. — А ну как рванут!..
С другой стороны к Зотову подошел франтоватый городовой, с лихо закрученными усами
— Из каких они будут? Слышишь? — небрежно спросил он.
— Кто?
— Бунтовщики-то?
— Шахтеры… Кто больше, — пожав плечами, ответил Вася.
— Не купцы же, — насмешливо заметил Чураков.
— Может, студенты, — высокомерно сказал усатый. — Социалисты, они больше из студентов.
— Откуда здесь студентам быть? — вмешался в разговор третий. — Студенты — они в больших городах: в Питере, в Москве.
— В Перьми их тоже хватает, — возразил Чураков.
— Много вы знаете! — усмехнувшись, сказал бородатый городовой. — Я полагаю, что никого там нет. Были, да сплыли.
— А следы-то. Видел?
— Ну так что? Следы как следы. Уголь таскают.
— Так-то оно и лучше бы, — проговорил городовой, стоявший у колодца и перебиравший веревку… — Да кто его знает…
В этот момент пристав кончил спускаться.
— Дергает, дергает, — сказал Чураков — Давай, углан!
Вася подошел к колодцу, но, прежде чем спуститься, не выдержал и, зло свергнув глазами, сказал:
— Дураки вы! Болтаете языком и ничего не знаете. Собаки царские!
Такая смелость в первый момент смутила полицейских. Не привыкли они, чтобы с ними так разговаривали.
— Вот и толкуй с ним, — с недоумением сказал один из городовых, когда Вася скрылся в колодце шахты.
— Отца у него повесили, вот он и кидается на всех, — пояснил бородатый.
— Так это Васька Зотов! Отчаянная головушка. У них тут шайка. Сынишка мой их до смерти боится, — сказал толстый городовой.
— Ну, кто следующий? Приготовься! Жига, что ли?.. — предупредил Чураков.
— А что тебе дался Жига! Лезьте! Вон Жуков замерз. Пускай нагреется, — огрызнулся Жига.
— Когда их переловят! Никакого спокоя нет. Ловят, ловят, все не убывает, — со вздохом проговорил один из полицейских.
— Одних поймают, новые придут, — мрачно сказал бородатый.
— Откуда?
— Вырастут. Вон Зотов-то! Слышал? Дай ему в руки винтовку, не задумается, куда стрелять.
— Ну, этому теперь крышка! — заметил усатый. — Типографию показал, стало быть, своих продал. Теперь всё! Раскаялся.
— Под плетью покаешься, — усмехнулся Чураков. — Как на исповеди!
— Ну-у? Бил он его? — спросил бородатый.
— А ты думал как?
Снова задергалась веревка, и очередной городовой, перекрестившись варежкой, начал спускаться.
16. НА ПОВЕРХНОСТИМальчики догнали полицейских, когда те с зажженными фонарями свернули с дороги и, вытянувшись вереницей, уходили в лес.
— Во! — прошептал Карасев, показывая на мелькавшие между деревьев огни.
Дальше идти было опасно, и ребята остановились.
— Карась, а теперь что? — спросил Кузя.
— Теперь?.. Пока подождем. Вот в шахту улезут, тогда лесенку ломать.
Наступило тяжелое молчание. Приближался момент, о котором ребята еще не думали. Сломать лестницу, — значит, лишить людей возможности выбраться из шахты на поверхность собственными силами. «Ну, полиция — это хорошо! Так им и надо! А Вася? Ведь он тоже с ними!» Эта мысль пришла в голову каждому.
— Они его там убьют… — прошептал Сеня.
В этих словах Карасев почувствовал какой-то упрек себе и горячим шепотом заговорил:
— Он сам велел! Понимаешь, сам! Ты думаешь, мне Ваську не жалко? Может, еще жальчей тебя. Ты думаешь как? Это не в игрушки играть. Не то что Кандыбе стекла бить Раз велел… Стало быть, погибай, а делай! Вот…
Слезы перехватили горло, и он не договорил.
Ребята молчали. Только сейчас до их сознания по-настоящему глубоко начинало доходить, что они теряют старшего друга и руководителя, что Вася пошел на гибель и они его больше никогда не увидят.
— Это я виноватый… — вдруг сознался Кузя, и крупные слезы покатились у него из глаз.
— Как ты? — удивился Сеня.
— Я Маруське на ладошке тиснул про царя, а живодер увидел. Лучше бы мне идти вместо Васьки, — прошептал он и шумно вытер нос рукавом кацавейки.
— Голову тебе надо оторвать! — только и нашел что сказать Карасев.
— И то мало! — подтвердил Сеня.
— Конечно, мало, — согласился Кузя.
— Какой-то ты, Кузька, не самостоятельный, — начал было Сеня, но Карасев его остановил:
— Потом. Пора к шахте. Только по тропинке не ходите. Снег скрипучий… Аида!
Стараясь ступать по самому краю дороги, где рыхлый снег не скрипел, ребята осторожно двинулись вперед. Дойдя до тропинки, свернули. Высоко поднимая ноги, затаив дыхание, они медленно приближались к месту. Вот показался свет в проломах вышки, и ребята невольно спрятались за стволом деревьев. Некоторое время они стояли без движения по колено в снегу, напряженно вслушиваясь. Гудели мужские голоса. Васиного голоса слышно не было. Освоившись, Карасев передал валенок Сене и еле слышно шепнул: