время Матвею Савуле, хотя гетманом величал себя тогда каждый предводитель
отдельной козацкой орды. Эгот старший между козацкими гетманами гостевал в
Мозырщине, и, вызванный оттуда, остановился с „сильною арматою**, в Пропойске.
Достойно замечания, что „пропойский подстаростичъ**, Оришевекий, бывший
королевским гетманом при Стефане Батории, теперь водил за собой отдельный
козацкий полк, и мы знаем, что он дуванил дуван с Наливайком и Лободою в Баре, а
йотом занял под свои лежи Зеньковщину. Теперь волынские козаки не имели ничего
общего с запорожцами, и Оришевский держался также особняком.
Это было на руку малочисленным жовковцам, которых пред * водитель постоянно
имел в виду классическое правило: divide et impera*). Предубеждая неизбежное
слияние орды с ордою, рванулся Жовковский с места но снегам и ростани. День и ночь
спешил он к Острополю, и неожиданно напал на первые стоянки паливайцев.
Севериня знал о королевском универсале, но, полагаясь на свою способность
„двигаться с войском и с арматою скорее, нежели кто-либо в королевстве **, де был
готов к отражению жолнеров. Февраля 28 Жовковский был уже в Матерницах, где
сотвиконали над козаками Марко Дурпый и Татарин. Удар был до того внезапен, что от
двух сотен осталось только несколько человек, „и то раненыхъ**. Какой завзятый народ
были наливайцы, мы знаем но отряду полковника Мартина, бросавшемуся в пламя. Так
и здесь, по рассказу очевидцев, наливайцы оборонялись от жовковцев сперва в улицах,
потом в пылающих хатах, но не сдавался ни один. Наливайко, предупрежденный о
налете Жовков екого в Лабуни от изменника жолнера, с удивительной быстротой
соединил свои дружины в соседних Чернавках, и ушел со всей арматою по
направлению к Пикову.
ЖиОвковский перевел дух в Райках под Остропилим, и рано утром преследовал
уже знаменитого беглеца.
*) Разделяй и властвуй.
92
.
Здесь на кровавой сцене козакопанекой усобицы является типи* ческая фигура
феодала донатора. Московские странники времен Гришки Отрепьева, в своем
„сказании" изобразили нам князя Василия в виде какого-то патриарха, с
величественной бородой, под которую он подстилал „платъ6, восседая на „месте
своемъ" перед благоговейными скитальцами *). Мы видим этого патриарха среди
дымящихся после пожара сел, в сопровождении конной лейбгвардии. В письме к
возлюбленному и почитаемому зятю престарелый князь рассказывает о себе
следующее:
„Вчера, через слугу пана Броницкого (Вронского?) **) сообщил я вашей княжеской
милости кратко о начале трагедии между панамижолнерами и паном Наливайком. Но
так уже мало верю я разсказам, что выбегал сам в несколько десятков коней ради более
точного уведомления вашей княжеской милости", и т. д.
О Наливайке сообщает он следующие вести:
„Наливайко на то время в Чернаве так был убезпечень, что при себе больше
двадцати человек не имел, только потом из Луцкого ***) и других сел, именно из
Пустовец, из Голубца и других, пришло к нему несколько сотен; после чего, тотчас
вышедши из села табором, пошел к Острополю; только человек тридцать там же в
Чернаве убито, да живьем шестерых поймано, которых однакож в Райцах изловили".
Пиша, очевидно, второпях, патриарх можновладвик дротиворечит себе тем, чтб
сказал в начале своего письма и что следовало бы сказать в конце. В начале письма он
говорит следующее:
„Во вторник, часа за два перед вечером, Наливайко вышел с лупами ****) и со всею
арматою; к ночи поспел в Чернавы,
*) И видех благоверного князя, седяща на месте своем, возрасту мала суща, браду
имея до земли, на коленях же его послан бысть плат, на немже лежаще его брада.
**) Письмо списано с копии, снятой в Несвижской библиотеке. Копиист писем
Острожского оставил кое что и непрочитанным. Поэтому здесь оказывается даже
противоречие (может быть, происшедшее и от забывчивости князя). Сперва князь
говорит, что Наливайко был тогда в Чернавцах, а потомъ—что он прибыл в Чернавцы.
Это противоречие автор пытался исправить с помощью позднейшей реляции
Жовковского.
***) Б копии, находящейся в Императорской Публичной Библиотеке, написано
Sиiickiem, от чего выходит бессмыслица.
****) Б копии—z иabani.
.
93
расположивши по силам в стороне полки. После того утром, около часу до полудня,
наступило несколько жолнерских рот, при которых, говорят, была и часть войска
сборного. В Материицах пана Кевличовича, слуги вашей милости, застали две сотни:
сотню Марка Дурного и Татаринцову, которые, вероятно, только на то были посланы,
чтобы пану Кевличу как можно больше шкод наделали. Даже, слыхать, и село хотели
сжечь *), только горилка им помешала, которой бочку застали во дворе арендатора.
Почему так врасплох жолнеры их **) захвативши, обе сотни положили почти на голову
и с сотниками.
„Наливайко же (оканчивает свои вести князь Острожский), не останавливаясь,
пошел через Острополь в поля к Пикову. Однакож доходят до меня такие слухи, якобы
уже в Пикове перед ним заперли ворота и по всем другим городам украинным, даже и
народ украинный якобы весь готов ***). Неизвестно, куда бы он далее мог обратиться.
Людей при себе больше тысячи не имеет, а побито до трехсот.
К этим резким чертам боровшихся между собой элементов Жовковский прибавляет
самую резкую и уже не для Козаков зловещую. Его жолнеры, „оборванные и
незаплаченные11, готовы были присоединиться к козакам. Он выразил это опасение в
письме к Замойскому с похода, как о деле, известном уже коронному великому гетману.
Проса оставить на службе некоторые роты жолнеров, которым платить было нечем, он
открывает нам шаткость польского панованья в Малороссии следующими, к
сожалению, лаконическими словами:
„От распущения этих рот увеличилось бы товарищество козацкое, как сделали роты
Плоского и Чонганского, что присоединились к Наливайку (ие siк do Nalewaika
wmieszali). Да и сам Плоский, как это я знаю от пленников, предостерег Наливайка обо
мне. Застал бы я его как раз в Лабуни, когда бы не предостережение Плоскаго".
Но что поражает в этом нас, то вовсе не поражало современников, барахтавшихся в
пропасти кулачного права. Князь Василий писал к зятю: „Неисчислимые шкоды
поделали (здесь) сперва козаки, а потом (идущие для их усмирения) жолнеры. Редко в
ко-
*) Очевидно, в отмщение Радивилу за изгнание из Белоруссии. **)'В копии пробел.
***) Неясность в рукописи.
94
ОТПАДЕНИИ МАЛОРОСИЯН от полыни.
тором селе вашей княжеской милости найдешь коня: ибо чего козаки не взяли, то до
остатка забрали жолнеры".
Дела, однакож, как-то делались и при таких обстоятельствах. Энергия полководца
торжествовала и над скарбовой неурядицей, и над жолнерской деморализацией. Не
останавливали Жовковского ни дурные малорусские дороги, ни грозные мятели, ни
темные ночи, ни мановцй, которыми, точно лесной зверь, уходил Севериня. Как
привидения, двигались его хоругви перед глазами малочисленных колонистов, с гиком
и лязгом, без песен, без радостных криковъ— Наливайко был закален в боях и наездах.
Никто не превосходил его гибкостью, ловкостью, изворотливостью; а местность изучил
он в совершенстве. Но Жовковский не уступал ему ни в чем, точно как бы в его жилах
текла козацкая кровь.
II началась отважная, почти полугодовая гонитва на пространстве в двести миль,
началась борьба упорная, остервенелая, беспощадная. Предводитель вольницы
прибегал к разнообразным ухищрениям, лишь бы только выскользнуть из железных
рук Жовковского, который, провидя его замыслы, напрягал все силы, чтобы сделать его
неспособным к дальнейшим боям. Полевому коронному гетману надобно было во что
бы то ни стало умиротворить крееы, ввести порядок на пограничных устоях, которых
он был „стражемъ", и постановил онъ—или положить головою, или довести дело до
желанного конца... Это был рыцарь старой школы. Терпели востью и мудрой
медлительностию не уступал он своему наставнику, Замойскому; по, раз поднявшись
на борьбу, не допускал уже никаких рассуждений, не вступал ни в какой компромисс:
или пускай дерзостный козак бьется с ним до конца, или пускай отдастся на его
милость и немилость.
Но Наливайко, с своей стороны, выказывал ему козацкую завзятость, которая вошла
на Руси в пословицу. Как разъяренный вепрь, окруженный в родной трущобе,
оборонялся он свирепо. Не подавило дикого духа его и то, что одноплеменники