Читать интересную книгу Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Я с трудом стал находить слова для продолжения разговора. Думаю, мой собеседник тоже заметил неловкость и понял, что поторопился, хотя и без спешки моя реакция была бы идентичной. Так бывало, наверное, почти с каждым мужчиной в жизни — женщина тебе нравится и ты уже готов на все, а вот она пока не дошла до такой кондиции и заметно сконфужена твоим рвением и страстью. Он аккуратно свернул нашу скатывающуюся к нелепому молчанию дискуссию и завершил вечер нейтральным: «Ну, мне пора».

На прощание мы подали друг другу руки, он притянул меня к себе, обнял и поцеловал в щёку. Я ощутил нечто отнюдь не дружеское в этом прикосновении губ. Мне стало слегка противно. Поскорее я сел в такси, глубоко взохнул и выдохнул.

Больше я с Борисом Моисеевым не встречался и долго его не видел, пока тот не запел с голубых экранов свою знаменитую «Голубую луну» уже в дуэте с каким-то другим поклонником его танцевального гения.

Истина в вине

Он истину увидит сразу —Он образован, знает фразуЛатинскую «Ин вино вери-тОс»,Красная харя, синий нос.

Месть

Красноватая кварцевая лампа монотонно гудела в углу. За окном, поскрипывая и жужжа, мелькали машины. Люди изредка перебегали неширокое дорожное полотно, неожиданно выскакивая из зарослей клёнов и тут же скрываясь в них на другой стороне улицы. Птицы приземлялись на железный отлив подоконника у окна на втором этаже, быстро хватали белые сухие крошки и, как ракеты, без промедления взмывали к солнцу.

Палата была почти пуста. Новый роддом только три дня принимал рожениц, и лишь две постели успели немного согреться о чьи-то тёплые тела. Запах свежей, не выветрившейся ещё масляной краски, спирта и эфира превращал прямоугольное белое помещение с одним окном и алой квадратной лампой, висящей в углу под самым потолком, в подобие небольшой уютной церквушки, затерявшейся меж зелёных зарослей папоротника и дикого шиповника, стучащего по ночам в окно.

— Девочки, подите, пожалуйста, в коридор, — со смущением в голосе произнесла вошедшая санитарка, ставя на ещё блестящий линолеум синее пластиковое ведерко, — пол надо подтереть да кварцем все обжечь…

— Я никуда не пойду! — почти не задумываясь, резко бросила Марина, не отрываясь от, впрочем, не слишком интересовавшей её позавчерашней газеты. — Я читаю.

— Экий у тебя локон белый и глаза голубые, — слегка улыбалась полная невысокая женщина, глядя на Марину, — и ребёночек вырастет белёсым… Родятся-та они все одинаковыми, а как подрастут, так и становятся на родителей похожи. Поди, милая, пожалуйста, а то мне не с руки перед людьми кверху задом стоять, — добавила она и окунула серое рубище в пенную пахучую жидкость.

— Да пошла ты! — со злобой произнесла Марина и, делая вид что читает, перелистнула газетную полосу.

— Нехорошо людей обижать, милая, ни за что. Бог всё видит, — послышалось из дальнего угла палаты, и влажная тряпка заёрзала по гладкой упругой поверхности.

— Дак нет же Бога. Или ты марксизм-ленинизм не изучала, старая? — зло каркнула девушка и повернулась лицом к выходу.

— А нет, так мы и сами многое могём… — эхом негромко разнеслось по комнате.

Марина повернула голову. Комната пуста: ни ведра, ни полной женщины. Только небольшая влажная полоска пробежала по полу от дальнего окна, слегка виляя из стороны в сторону. Марина подошла к двери, дёрнула ручку и вышла в коридор. Обошла весь этаж, почти не встретив людей. Дошла до дежурной медсестры, постоянно оборачиваясь назад. Взглянула в окно, вернулась назад в свою постель и легла спать, на всякий случай оставив включённым свет.

Схватки начались ещё затемно. Марина рожала в первый раз и с ужасом бросилась на пост. Медсестра тут же провела её в операционную, уложила на кушетку и дала успокоительное. Страшная боль скрутила тело. Марина рвала длинными красными ногтями синюю простыню. Вцепившись в рукоятки из кожзаменителя, ёрзала из стороны в сторону, пытаясь избавиться от ужасных, режущих её изнутри ножей. Скоро все стихло…

Цветы. Белая «Волга». Лица родителей и лучистая улыбка мужа. Марина с ребёнком на руках, не спеша шагающая по больничному двору. Дорога, подъезд, их с мужем квартира.

Девочка родилась здоровой. Марина была счастлива. Она очень любила мужа. Несколько лет они не могли завести детей. Искры недовольства и неуверенности стали проскакивать меж супругами. Всё стихло, когда появился ребенок. Маленький, чёрненький с тёмными глазами, он ещё не был похож на родителей, но вскоре должен был приобрести всё лучшее, что ему передалось с генами: голубые глаза, кудрявый светлый локон, ум и сообразительность отца, грацию и женственность матери.

— Ты мне изменила? — спросил через год муж.

— Нет, конечно, дорогой! Как ты мог так подумать? — рыдая, отвечала Марина.

— У меня голубые глаза, у тебя тоже, а у девочки карие. Я что, похож на дурака?

Скандалы стали постоянным спутником их жизни. Семья рушилась. Девочка, подрастая, все больше и больше отдалялась внешне от родителей — чёрные смоляные волосы, карие, почти угольные глаза, нос с горбинкой. Марина не находила себе места и не знала, что думать. Вскоре муж ушёл, и Марина осталась одна с ребёнком на руках. Сил сопротивляться обстоятельствам у неё почти не осталось. Родственники отвернулись от неё, даже собственная мать смотрела с укоризной.

Листва тонкой скатертью легла на землю. Деревья всё больше, с каждым дуновением ветра, превращались в страшные безжизненные коряги. Марина брела по какой-то улице, почти ни о чём не задумываясь. Солнце покинуло землю, и мрак постепенно нависал над домами. Вдруг чуть впереди знакомая странная фигура и серое здание слились воедино. Раздался стук входной двери, и Марина пришла в себя на тихой небольшой улице. Огляделась.

Роддом почти не изменился. Лишь краска облупилась на дверях и штукатурка кое-где под подоконниками отвалилась. Дверь, повисшая на одной петле, тихо скрипнула, и Марина попала в помещение, когда-то ставшее для её дочери первым, что та увидела в солнечном мире. Несколько посеревших от времени дверей, небольшой холл. Осколки выбитых оконных стекол на полу. Тут и там валяющиеся обломки стульев, шкафов, различной медицинской утвари. Свистящий в пустых проёмах ветер. Паутина. Осенняя листва и капающая через дыры в потолке дождевая вода.

Марина шла, не понимая, что делает. Поднялась на второй этаж, прошла несколько метров. Отодвинула стоящую на пути панцирную кровать, лишившуюся одной спинки, переступила через останки какого-то животного, кучу тряпья и обрывков газет. Подошла к высокой двери, взялась за измазанную чем-то мерзко пахнущим ручку и аккуратно потянула на себя.

Ослепляющий свет из окна в другом конце палаты. Марина прикрыла глаза рукой. Тихая, лёгкая музыка. Знакомая палата с новеньким линолеумом, белоснежными простынями. Запах свежей краски, спирта и формальдегида. Красная лампа в углу, своим светом наполняющая помещение уютом и спокойствием. Женская фигура в фартуке с синим ведёрком в руках.

…Нехорошо обижать людей…

Ноги задрожали, и Марина рухнула на старый, протёртый, весь в заплатках линолеум, оперлась ладонями о шершавый грязный пол и разрыдалась…

Мысли из никуда

И Вере воздастся по вере.

Результативная бездеятельность.

Кручусь, как заяц в мясорубке.

Создают своё, когда уже нечего воровать.

Никого не красит время, особенно того, кто свои времена изуродовал.

Старый конь свинью не испортит.

Перековать сабли на шампуры.

Модные штаны

Мы купались в желтоватой, как кожа обитателей Поднебесной, откуда вытекает Иртыш, воде. Иногда мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я услышу писклявое «ни-хао» на берегу, низкорослый сухощавый китаец протянет мне миску риса, а я, выходя из мутных вод Хуанхэ, поприветствую его поклоном и с удовольствием разделю с ним нехитрую трапезу. Но, выбираясь на сушу, преодолевая сопротивление воды, я снова возвращался на пустынный песчаный берег, где лежали наши с Дениской пара велосипедов, шорты да футболки.

Солнце доставало нас даже сквозь толщу мутной жидкости, и мы не вылезали из реки часами, пока полуденное пекло не сменится пеклом вечерним, чуть менее испепеляющим всё живое. Редкие катера, проносящиеся по фарватеру, взрывали реку подводными крыльями, и мы с радостью кидались в набегающие на берег взрывные водяные волны. Небольшие полуметровые валы — хотя в детстве они казались огромными — быстро пасовали перед твердью земной, и вскоре нам снова являлись картины художников, живописавших спокойную водную гладь, утопающую в густой зелени листвы на другом берегу, бело-жёлтое низкое солнце сибирской степи и лёгкий ветерок, подгоняющий куда-то одинокое, почти прозрачное облако.