Читать интересную книгу Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Лет через пятнадцать я решил разыскать Дениса. Не знаю, чем была вызвана эта блажь, но желание моё не принесло положительных эмоций. Не найдя адреса последнего места жительства друга детства, я направился на свою бывшую улицу — к дому, где когда-то жила Денискина семья. Издали вид дома ничем не напоминал о далёком, уничтожившем его почти до основания пожаре. Крыша была на месте, новые окна блестели белой эмалью, зелёный колор фасада сочетался с высаженными вокруг дома кустами вяза, во дворе стоял хоть и видавший виды, но ещё вполне приличный синий грузовичок.

Я подошёл к дому и постучал в окно. Не сразу, но входная дверь отворилась, и через ограду к калитке направилась, чуть покачиваясь, усталая фигура мужчины. Он не шел — волочился, как тень, натужно перебирая ногами, руки опустив, как плети. Входная дверь осталась открытой, и я явственно ощутил запах того ужасного пожара, что полыхал здесь пятнадцать лет назад. Видимая часть стены внутри обуглена, потолок представлял собой рубище нищего — весь в дырах, забитых кусками ДВП не первой свежести.

Фигура подошла к забору, не отрывая двери, захрипела: «Кто там?» — и только я хотел задать свой давно заготовленный вопрос, как голос мой вдруг сковали ужас, чувство страха, беспомощности, сожаления и глубокой печали. Я увидел его — в куртке «адидас» и штанах, драповых, в крупную чёрную клетку, что были когда-то так популярны у молодых парней. Голос вновь повторил: «Кто там?» Я отшатнулся, развернулся и быстро пошёл прочь. Сердце разрывалось от понимания, что жизнь бывает столь тяжела, несправедлива и жестока к людям, как она оказалась безжалостна к брату Дениски.

Пожар перечеркнул всю его жизнь. Восемнадцатилетнему парню пришлось начинать жизнь с нуля — без дома и вскоре уже без родителей, без образования и профессии, пришлось лучшие годы жизни прожить в полусгоревших, почерневших от копоти и огня стенах, год за годом пытаясь восстановить хотя бы что-то. Без жены, без семьи — куда он их мог привести? — он был вынужден долгие месяцы и годы бороться за своё существование. Пятнадцать лет лишений и борьбы, пятнадцать лет сырого, затхлого ада по ночам, пятнадцать лет без поддержки, понимания, ласки и любви. И всё из-за случайной искры, спалившей до основания его прошлое и будущее, спалившей всё, кроме его куртки и драповых клетчатых, до сих пор для него модных и любимых штанов.

Под сенью белого медведя

Под сенью белого медведяСтою, скрываясь от зарниц.Пушиста шкура, чёрен нос —Аляска, мать её в мороз.

Мужеловство

Джо был плохим студентом. Как он поступил в институт, никто не понимал. Вернее, все понимали, что по блату, но по какому именно блату, известно было немногим. Вроде бы он не был сыном известного генерала или политика; не был награждён орденами и медалями за свои, никому не известные, подвиги; не имел физических увечий, дававших право на поступление вне конкурса. Был он обычным, ничем особо не выделяющимся человеком.

Учебный день в институте начинался всегда одинаково: дружный студенческий перекур и обсуждение вчерашних похождений будущих защитников законности. В курилке говорили кто о чём: о девушках, о кино, об ордалиях и законе талиона, о скорой сессии и сложностях сдачи процесса, о родителях и друзьях, о будущем и прошлом.

Всем по доброте своей душевной Джо раздавал клички, причём для этого, особо не раздумывая, просто «вырезал» первые несколько букв фамилии и тем довольствовался. Фамилия Кабанюк легко превращалась им в «Каабу», Молочинская становилась «Молой», Крупкина быстро получала «квалификацию» «Крупье» и так далее. Иногда Джо «крестил» людей по их профессиях. Школьный учитель труда стал со временем в неофициальных беседах фигурировать под прозвищем «Трутень», учительница немецкого — «Ви-хайст-ду».

Миновал первый семестр, и подошло время сессии. Джо без особых волнений вступил в эти знаменательные времена. Сокурсники волновались, переживали. Многие что-то учили и искали, у кого переписать лекции по «Государству и праву», готовили шпоры. Глядя же на Джо, казалось, что диплом у него уже в кармане без усердных занятий. Многие сокурсники начинали верить словам Джо о самостоятельности, подозревали его в тайном штудировании томов Юридической энциклопедии. Полагали, что сессию он сдаст на «отлично».

И вот настал день первого экзамена. Студенты с волнением тянули билеты и рассаживались по аудитории для подготовки. Джо, как и остальные, взял билет, проследовал за парту. На его лице не было и тени сомнения в успешности сдачи экзамена. «Нервы — сталь!» — сказал о нём негромко один из сокурсников. «Кремень!» — добавил другой.

Минуты бежали вперёд, чуть запинаясь о косноязычность некоторых грызунов наук. Одни будущие служители Фемиды с лёгкостью сдавали экзамен, другие с такой же лёгкостью его не сдавали и выходили из аудитории. Подошла очередь Джо. Весь оставшийся курс смотрел на уверенную походку, все с неподдельным интересом наблюдали, как он не спеша подошел к столу экзаменатора, властно отодвинул стул и сел. Зал замер. Интрига должна была вот-вот раскрыться.

— Здрасьте. Я от Валентин Петровича, — тихо сказал Джо, чуть наклонившись к уже немолодому профессору, читавшему курс «Истории права».

— Что, простите? — удивлённо спросил экзаменатор.

— Я от Валентина Петровича, вам должны были позвонить, — продолжал Джо.

— Никто мне не звонил! Отвечайте на вопросы. Что там у вас?.. Мужеложство? Отличный вопрос! Начинайте! — нервно сказал преподаватель, чуть повышая голос.

В зале наступила минута молчания. Кое-кто открыл рот, и в этот момент из уст Джо вырвалось несвязное: «Эээээ… Мужеловство… Эээээ…. Мужеланство…»

Аудитория разразилась гомерическим хохотом. Смех не стихал. Экзамен Джо не сдал.

Мысли из никуда

Верх упорства — поджигать пепел.

Признание при жизни говорит о том, что ты уже мёртв.

Очернение религии — когда её превозносит чернь.

Спасибо вам за Соучастие!

Жизнь — текила. Жизнь — ты kill’a.

Rыba-COP.

l’am’v’shock’able.

Выдумщик

Родился выдумщиком яИ сотворил мирок,Где короли глупы всегдаИ я в нем одинок.Там скрипок нет, увы, давно,Альты не в такт молчат,Там лжёт труба, и счастья нет,Бьют в барабан набат.Придумать новый? Там, где яКумир толпы, позёр,Толпе пою: «Виват! Ура!»Она взамен: «Фурор!»Где все лишь мне фанфары, туш,И все у ног моих,Смотрю в глаза любимой яИ отражаюсь в них.Нет! Лучше уж оставить так,Как есть, и пусть сатирМне пропоёт в лесу один,Мне пропоет: «Кумир!»Я там, где барабанный бой —В нём боль и глубина,Эмоций бездна и любовьВ золу обращена.

На ноль делить нельзя?!

На ноль можно делить всё что угодно, хотя многие и думают, что этого делать нельзя. Вопрос в другом: зачем что-то делить на ноль? Чтобы погрузить сознание в кататонический ступор или чтобы узреть истину, которой вовсе нет, и слиться с конечной бесконечностью бытия; чтобы гениальная толпа признала тебя дураком или простофиля Бог — своим мессией?

Верно, как белые ночи, то, что дважды два не всегда равно четырём, как и то, что доброта иногда оборачивается злом, дружба — корыстью, а любовь — ненавистью. Справедливо также и то, что сумма углов треугольника может вдруг оказаться больше ста восьмидесяти градусов, а в водке меньше сорока. Вот только далеко не все в это верят с первого раза, далеко не всем хватает смелости ощутить себя не в себе, а где-то в другом, возвышенном и сюрреалистичном, а иногда и адском, на первый взгляд, месте.

Мозг и сознание человека инертны, как стоящий грузовик без колёс и соляры, они недоразвиты, но всё ещё пластичны. В сдвиге сознания с обыденных позиций, возможно, и есть истинный смысл жизни любого человека, любой обезьяны, научившейся говорить и нажимать на педаль газа. Только так творится что-то новое, так создается сама личность — отодвигая старый, нарисованный на занавеске в её мрачной каморке мирок.

Все эти Ньютоны, Ферми и Лейбницы — такие же, как и мы, простые, ничем не примечательные внешне люди, просто пренебрегшие обыденным сознанием большинства, взбунтовавшиеся, вычленившие свою мысль из оков окружающего их скелета и разнёсшие этой же мыслью, как кувалдой, сковывающую их стеклянно-оловянную эфемерность в пух и прах.

Раздвигая границы сознания, нужно дойти до абсурда, до бреда, до маразма, до верха непонимания абсолютно ясного и понимания невозможного и абсолютно нереального, чтобы, вернувшись обратно в свою сущность, не увидеть действительность и её структуру, а лишь её бредовость, понять, что она та же реальность умалишённого, только с обратным знаком.