номере, он написал письмо, в котором подробно рассказал о переговорах с Жаботинским. А потом позвонил Рутенбергу.
— Ты ещё в Лондоне? — удивился Пинхас. — Что происходит, Давид? Твои друзья настаивают, чтобы ты вернулся.
— Я написал им письмо и остался. Не считаю возможным упустить такой шанс. А вчера получил несколько писем протеста. Требуют от меня договориться о третьем соглашении.
— Что они хотят? — озадаченно спросил Рутенберг.
— Пинхас, они хотят соглашения о сотрудничестве с ревизионистами внутри самой Сионистской организации.
— Вот это да! — воскликнул Рутенберг. — Они правильно считают. Этот вопрос действительно, самый главный.
— Поэтому я не уехал, Пинхас.
— Тогда завтра утром у меня в гостинице. Не будем терять времени. Жаботинский ждёт твоего ответа, Давид.
— Я ему позвоню, — сказал Бен-Гурион и положил телефонную трубку.
Рутенберг воспрял духом. Ещё вчера он думал, что его усилия напрасны. А сегодня, после разговора с Давидом, появилась надежда. Самое главное, идея родилась у его товарищей в Палестине. Они прекрасно понимают, в чём корень зла.
На следующий день они опять собрались в номере Рутенберга.
— Мы опубликовали наше первое соглашение, — произнёс Пинхас. — Все сегодня говорят о нём. Пусть оно внедряется в сознание рабочих. Сейчас появилась возможность разработать соглашение о полном перемирии между вашими движениями.
— А это вопрос политический, — сказал Жаботинский. — Пора заняться созданием нового порядка в сионизме. Мне не нравятся многие решения и действия Вейцмана. Я бы предпочёл, чтобы в руководстве Сионистской организации находились другие люди.
— Режим Вейцмана, действительно, существует, — заявил Бен-Гурион. — Но это не значит, что с ним всегда нужно соглашаться.
— Как тогда проводить новую политику, если он останется на своём посту? — спросил Рутенберг.
— Я предлагаю заменить режим президентства на триумвират, — ответил Зеэв. — И выбирать министров, которые будут управлять вопросами движения.
— Не возражаю, — произнёс Давид. — Конечно, надо менять методы руководства.
— Кажется, друзья, мы на верном пути, — не скрыл своей радости Рутенберг. — Кто, по-вашему, может войти в триумвират?
— Мы с Давидом члены Исполнительного комитета, то есть входим в состав руководства Сионистской организации, — заявил Жаботинский. — Думаю, никто не будет возражать против наших кандидатур.
— Зеэв прав, — сказал Бен-Гурион. — Но нужен третий кандидат. Пинхас, ты бы хотел стать третьим человеком в триумвирате?
— Спасибо за предложение. Но думаю, что я не подхожу. Я политик неудачливый, не состою ни в одной партии и не являюсь членом исполкома. Предложите Усышкину или Соколову, или ещё кому-нибудь. В нашей организации много талантливых людей. А я готов оказать всяческую помощь. Поговорю с лордом Редингом. Он очень надеется на вас.
К часам двум они проголодались и спустились в ресторан гостиницы. Они договорились сохранить переговоры в тайне.
Беседы продолжались до седьмого ноября. Был уже составлен текст соглашения, когда всё снова остановилось. Бен-Гурион получил телеграмму. Она содержала требование не подписывать соглашения до обсуждения его Центральным комитетом. На следующий день пришли телеграммы от Шарета и ближайшего друга Кацнельсона с требованием прервать переговоры. Бен-Гурион был вынужден подчиниться. К тому времени он ещё не стал непререкаемым диктатором в своей партии. На следующий день он сообщил Рутенбергу и Жаботинскому о решении Центрального комитета.
Вернувшись в Палестину, Бен-Гурион попытался убедить своих товарищей ратифицировать две уже готовых части соглашения. На конгрессе партии в марте 1935 года Бен-Гурион напомнил участникам о великих исторических компромиссах, на которые пошёл Ленин, подписав Брестский мир и внедрив Новую экономическую политику. Он возмущался профсоюзной организацией, которая, претендуя на право представлять всех трудящихся, отказывается от сотрудничества с рабочими-ревизионистами. Но конгресс большинством голосов не принял подписанных им соглашений. Политические движения были настолько противоположны, что никакие дружеские отношения не смогли бы приблизить их друг к другу. Центральный комитет Рабочей партии решил выдвинуть этот вопрос на обсуждение членов профсоюзного объединения Гистадрут.
Рутенберг попрощался с Жаботинским и тоже вернулся в Эрец-Исраэль. В день референдума 24 марта 1935 года он работал в Хайфе у себя в кабинете. Он справился с волнением, полагая, что рабочие всё же поддержат соглашения, которое разработал и подписал их лидер. На следующее утро он купил газету. Лозунги на титульном листе не оставляли сомнений в его ошибке. Большинство участников опроса соглашения отвергло: 16 474 проголосовали против них, и только 11 522 —за. Он ещё читал газету, когда в кабинет вошёл Авраам.
— Ты уже знаешь результаты референдума? — спросил Пинхас.
— Да. Все об этом говорят.
— Не думал я, что Бен-Гурион проиграет. Когда мы с ним попрощались в Лондоне, он верил, что ему удастся убедить руководство и рабочих. Он надеялся, что здравый смысл и желание мира и порядка в стране подтолкнёт многих из них поддержать договорённости.
— Не представлял себе, что у него в Гистадруте такая оппозиция, — вздохнул Авраам.
— Против союза с ревизионистами выступил Берл Кацнельсон, — объяснил Пинхас. — Под его влиянием руководство Гистадрута провалило эту инициативу. Он не мог простить Жаботинскому его несогласие с социалистическими принципами, на которых основывается профсоюзное объединение.
— Очень жаль, — произнёс Авраам. — Мы с тобой тоже ведь разделяем социалистические убеждения. Но их ненависть к ревизионистам поражает своим фанатизмом. Можно верить в идеалы, но любить людей, которые не разделяют твои убеждения.
— Я вспомнил, Абрам, как один из вождей, не буду называть его имя, рассказал мне однажды о политике репатриации. Так вот, они содействовали тем евреям, которые исповедовали их идеологию. Такой подход был оправдан в какой-то мере. Без яростного желания воссоздать в пустыне и болотах страну они считали невозможным. Но такой состав рабочих как раз и сказался в этом опросе. Сторонники Гистадрута просто оболванены некоторыми своими вождями.