— Согласен, — кивнул Давид. — Нам необходимо единство.
— Предлагаю тему для обсуждения: «Отношения между общей рабочей организацией и рабочими-ревизионистами». Неделю назад у меня в Хайфе была та же повестка дня.
— Я думаю, что можно расширить диапазон и включить в разговор также решающие вопросы политики, — произнёс Зеэв. — Например, отношение к законодательному совету.
— По-моему, это большая опасность для ишува, — вздохнул Пинхас. — Он значительно меньше арабского населения.
— А я принимаю это предложение, — согласился Давид. — Надеюсь, говорить будем на иврите.
— Не возражаю, — сказал Зеэв.
— Тогда желаю вам удачи, — произнёс Пинхас.
Не связанный формальной властью Сионистской организации, он надеялся, что эти беседы повлияют на деятельность ишува и изменят позицию Еврейского агентства. Рутенберг сидел за столом между ними, следил за их разговором и время от времени подавал реплики. Он видел, что вначале собеседники не доверяли друг к другу и были скованы. Но через некоторое время напряжение исчезло. Жаботинский стал задавать сопернику вопросы и игриво улыбался, ожидая ответ. Бен-Гурион с удовлетворением заявил, что Зеэв согласен с некоторыми его идеями о политическом строе в Палестине. Они нашли общий язык и в важнейшем вопросе взаимоотношений с Британией. Беседа продолжалась несколько часов. Лёд был сломан, и собеседники говорили между собой легко и свободно. Рутенберг был доволен первой встречей. Он даже не возражал, когда Жаботинский предложил Бен-Гуриону встретиться у него.
Вторая беседа была трудней, чем первая. Обнаружились разногласия. Жаботинский засомневался в искренности Бен-Гуриона. Оба решили обратиться к Рутенбергу. Когда опасность разрыва была весьма ощутимой, потребовалось опять вмешательство Рутенберга. А он опасался за судьбу переговоров. В стремлении привести их к успешному завершению, он подталкивал их вернуться к прямым и непосредственным беседам. Он видел своё главное дело в попытке найти компромисс между ними. Он очень хотел добиться соглашения, и стояние на священных принципах не считал правильным. Его роль, как посредника, стала особенно важной, когда беседы продвинулись к оформлению соглашения.
В один из дней они снова встретились в гостинице у Рутенберга. Беседы застопорились на вопросе национальной роли рабочих в Эрец-Исраэль.
— Я за свободный рынок и либеральную экономику, — заявил Жаботинский. — Для меня будущая Эрец-Исраэль — страна благоденствия, основанная на свободном рынке и конкуренции. А сионистский профсоюз Гистадрут — это средство, а не цель. Он только породит бюрократию, обладающей слишком большой властью. Он неизбежно будет душить инициативу, свободу и творческий дух людей. Поэтому, Пинхас, я требую ограничить силу рабочей организации.
— А я по своим убеждениям социалист, — возразил Бен-Гурион. — Социализм обеспечивает социальное равенство и социальную справедливость. Я за общественную собственность на средства производства, за общественный контроль над экономикой, распределением ресурсов и продуктов производства. Такой силой в нашей стране обладает именно Гистадрут. Нельзя отнимать у него право решения многих вопросов и право на забастовки.
— Мне тоже не очень нравится Гистадрут, — произнёс Рутенберг. — Но настаивая на своих принципах, мы к соглашению не придём. Вам нужно сблизить точки зрения.
Компромисс был найден. Встречи собеседников возобновились. Они проходили то в гостинице у Бен-Гуриона, то в доме Жаботинского, то где-то ещё. Пока не возникал затор. Тогда они вновь обращались за помощью к Рутенбергу. Все беседы держались в строжайшей тайне. Бен-Гурион и Жаботинский не рассказывали о них никому. Двадцать пятого октября Жаботинский позвонил Рутенбергу.
— Пинхас, мы почти договорились.
— А что с соглашениями?
— У тебя это лучше получается. Мы можем завтра прийти?
— Конечно, Зеэв. Буду рад.
— Тогда, Пинхас, часов в девять вечера.
Они появились у него в номере весёлые и непринуждённые. Рутенберг обратил внимание, как разительно изменились их отношения. Их симпатия друг к другу была очевидна. И они искренне желали договориться.
— Я просто не верю своим глазам, ребята, — произнёс он. — Вы стали друзьями. Так и надо строить Палестину.
— Это верно, Пинхас, — подтвердил Давид. — Вчера Зеэв сказал мне даже, что вступил бы в Рабочую партию, если бы она изменила название на Рабочую партию строителей Палестины.
— Потому что я не за провозглашение идеологических или классовых принципов, а за осуществление настоящих национальных задач, — объяснил Жаботинский.
— Хорошо сказано, Зеэв, — похвалил его Давид. — Я ведь тоже за это. Только имей в виду, в Гистадруте шестьдесят тысяч рабочих, а в твоей Национальной организации — всего семь тысяч.
— Зато каждый из них — боец, — парировал Зеэв.
Они работали всю ночь. Прийти к согласию было нелегко. По многим пунктам их мнения не просто расходились, но противоречили друг другу. Они были лидерами соперничающих политических движений, совершавших яростные нападки друг на друга. Им приходилось прилагать немалые усилия, чтобы преодолеть разделяющую их пропасть. В пять часов утра соглашение было готово. Они вышли из гостиницы на пронизанную сыростью и холодом улицу уставшие, но полные удовлетворения от достигнутой цели. Первая часть соглашения предназначалась для устранения актов насилия между рабочими — членами Гистадрута и членами Национальной организации, профсоюза ревизионистов. А вторая — для урегулирования организационных проблем и распределения работ между двумя профсоюзами.
Провал соглашений
Теперь можно было, наконец, сообщить о соглашении своим друзьям в Эрец-Исраэль. Уже на следующий день в палестинской прессе был опубликован полный текст соглашения. А в три часа дня позвонил Кацнельсон. Он сказал Бен-Гуриону, что товарищи соглашение не приемлют. На Бен-Гуриона обрушился поток телеграмм. Многие из них выражали недовольство. Но особенно задело Давида отношение руководства партии. Уязвлённый тем, что Бен-Гурион осмелился подписать соглашение, не имея на то никаких полномочий, Центральный комитет потребовал его немедленного возвращения. Бен-Гурион понял, что пришло время объясниться с товарищами по партии. Уединившись в гостиничном