ещё, так его… утащили куда-то, а перед этим всё называли красивым…
Дед Клавдий перестал улыбаться. Веселье разом слетело с его лица. Он вновь пошевелился, устраиваясь поудобнее на каменном полу, и посмотрел на дозорного хмуро.
— Ты уж извини меня, Жоржик, но нет у тебя больше друга.
— Как это… — в животе дозорного скатался неприятный ледяной ком. — КАК ЭТО НЕТ?!
— Да не ори ты! — дед Клавдий взмахнул рукой. — Жив он, просто… эк-х…м-м… такое словами не объяснить, сам поймёшь, когда увидишь его и поговоришь.
— Ладно, но… когда это, — Джорджи обвёл камеру взглядом, — когда нас выпустят отсюда?
Вот тут задумался уже Дед Клавдий, он размышлял так долго, что Джорджи даже волноваться начал, но вдруг взгляд деда Клавдий прояснился, и он вкрадчиво посмотрел на Джорджи, и спросил очень осторожно:
— Жоржик, милок, скажи-ка… а как вы, собственно, с другом попали в Пашмир?
Дозорный пересказал всю историю, начиная с того, как они отрядом из Тарии двинулись обосновывать поселение в ничейных землях. Дед Клавдий слушал внимательно, не перебивал, не улыбался, не ворчал, только слушал, всей огромной тушей превратившись в слух. Лишь на рассказе о птице с двумя змеиными головами у него слегка приоткрылись глаза.
За время рассказал к ним успел пожаловать гоблин разносчик, он катил перед собой скрипучий столик на деревянных колёсиках, сверху над которым лежали деревянный плошки, и здоровенный чёрный котёл с торчащей из него поварёшкой.
Миска была совсем небольшого размера, скорее высокой, и она без труда протиснулась меж прутьев камеры. Гоблин поставил две миски с кашей, от которых ещё шёл пар. Положил две серые лепёшки рядом. Поставил два больших деревянных стакана с водой, а затем с опаской глянул на деда Клавдий, но встретил взгляд гиганта без дрожи, слегка кивнул и поскрипел дальше.
Джорджи задумался о том, сколько же пленников гоблины Пашмира держат у себя в казематах, и ко всем ли они относятся так же любезно?
Если ещё раз просмотреть камеру, то она представится не такой уж и плохой. Чисто, два меховых лежака, без одеял, но здесь тепло, даже несколько душно. Света немного, лишь из узких прорезей окон, но его достаточно, чтобы видеть происходящее вокруг. В углу расположена зловонная яма нужника… но оттуда веет больше ядрёной пихтой и ещё какой-то непонятной травой, нежели дерьмом.
Разговор с кобольдом прервался на утоление жажды и голода. И каша оказалась съедобной, ореховая лепёшка и вовсе замечательной, а вода, пусть и не была прохладной, но казалась чистой.
После этого Джорджи ещё раз оценил своё заточение, потрогал повязки на голове, которые были чем-то едким смазаны, но качественно наложены, покормил Отрыжку остывшей кашей, в остатках которой размешал крошки от лепёшки, и призадумался о том, что условия, в которых он сейчас находится – лучшие за последние пять-шесть месяцев его жизни. Лучше этого было разве что в Тарии, но всё равно… ему здесь чертовски не нравилось… и дело было в отсутствии свободы. Решётчатая стена, каменный пол и спёртый воздух давили на Джорджи и ему хотелось как можно скорее отсюда сбежать.
Глава 8 — Не злите старого кобольда!
Они сидели молча, пока разносчик не забрал грязную посуду и не отчалил. После этого дед Клавдий долго буравил Джорджи взглядом, и наконец спросил:
— Ты точно видел здоровенный сияющий камень, который тот старый гоблин притащил в Пашмир?
Джорджи кивнул, для точного согласия добавив ещё и голосом:
— Да. Так и было, я в добавок уверен, что та штука точно магическая…
— Ах вы зелёнозадый ушлёпки, ДА Я ВАС… — дальше голос деда Клавдия вырвался наружу настоящим рокотом вместе со словами столь грязными и полновесными, что у Джорджи сначала закружилась голова, а после и вовсе заболела, и он зажал уши ладонями, только чтобы не слышать гневную тираду огромного старика, что внезапно оборвалась.
Дед Клавдий к этому моменту стоял у решётчатой стенки, здоровенными ручищами он ухватился за кованную решётку, да так, что металл в его руках заскрежетал и прогнулся под давлением хватки. И до Джорджи вдруг дошло, что этот старик здесь вовсе не пленник, что он по собственно воле отлёживался в камере, ожидая чего-то… или просто страдая от похмелья, и что этот огромный дедок в любой момент может сорвать несчастную решётку со стены и устроить гоблинам кровавую бойню… но дед Клавдий почему-то не делал этого.
И сейчас, стоя у решётки, сжимая её так, что ячейки металла безобразно гнулись, гигант вдруг отпустил её и отпрянул. Походил, согнувшись в поясе по камере, что в ширину измерялась четырьмя его шагами. Остановился. И мельком взглянув на Джорджи, спросил:
— У тебя одарённые в роду были?
Джорджи отрицательно покачал головой, но деда Клавдия это кажется отнюдь не расстроило.
— Может ты этого и не знаешь, люди редко ведают за свой род, и понятия не имеют кем были их предки… хотя бы тусклая капелька одарённой крови в тебе-то должна бултыхаться, всё же у людей часто одарённые родятся!
Вдруг дед Клавдий присел, вытянул лапищу над полом. Прикрыл на миг глаза, и с рокотом произнёс:
— КВАЗИНОР!
При этом веки его раскрылись и глаза вспыхнули тусклой оранжевой вспышкой.
Пол вздрогнул и разом раскололся глубокими трещинами, что все вместе сложились в идеальный круг, внутри которого горели незнакомые Джорджи письмена. Дозорный и читать то умел с большим трудом, а тут… письмена явно древние, ему совершенно непонятные.
Дед Клавдий взглянул на него с прищуром. Дозорный сам не заметил, как испуганно вскочил, и спрятал подмышку щеночка Отрыжку.
— Не волнуйся, Жоржик — прошептал дед Клавдий вкрадчиво. — Мне всего то и нужно от тебя, чтобы ты капнул в этот рунный круг пару капель своей крови.
— Э-э… но за-ачем…
— Надо Жоржик. Просто дай мне руку, будет немного щипать…
Джорджи сам не знал почему он доверился этому косматому гиганту и протянул к нему ладонь, но передумывать было уже поздно, дед Клавдий вспорол кожу на его ладони когтем, Джорджи зашипел, а в рунный круг на полу упала первая мутноватая капля.
Символы на полу разгорались алым поэтапно, с каждой каплей всё шире и ярче. Наконец дед Клавдий отпустил руку Джорджи, а тот тут же отпрянул, но это гиганта никак не смутило. Он исступлённо пялился в символы, поводил над кругом огромной ручищей, и все знаки тут же отзывались ровным красным