среды, наивно отраженным автором. Действительно, подобные прецеденты уже были в российской печати. В 1773 году вышла в свет книга «Краткие географические, политические и исторические известия о Малой России». Ее меценатом был Петр Румянцев-Задунайский, научными редакторами — украинцы по происхождению Николай Мотонис[131] и Григорий Козицкий[132], а фактический материал поставляли чиновники Малороссийской коллегии[133]. Издание имело успех и быстро было переведено (дважды) на немецкий язык. В 1777 году Василий Рубан публикует новую редакцию «Краткого описания Малой России»[134], и одновременно в Петербурге выходит «Описание свадебных украинских простонародных обрядов в Малой России…», автором которого был племянник Рубана Григорий Калиновский[135]. Создается впечатление, что «Замечания» Марковича стали эпитомой тех «упакованных» для экспортного потребления образов Малороссии, которые столичные малороссы желали бы распространять.
* * *
Как путешественники начала XIX века делят пространство, которое мы сегодня называем «Украиной»? Считают ли они его объединенным какими-то историческими обстоятельствами, этнографической общностью населения и т. д.?
В пределах современной Украины путешественники пересекают многочисленные исторические, этнографические, культурные, языковые границы, порой даже отмечая этот факт в своих путевых впечатлениях. Для них еще не существует единого пространства, которое можно было бы назвать «Украиной», это все еще куски того или иного «бывшего» пространства.
Все путешественники, кажется, резко отделяют историческую Гетманщину, которая преимущественно и называется Малороссией, от остальных территорий «Юга», где им пришлось побывать. Но даже здесь внимательный немецкий глаз замечает различия. Отто фон Гун — человек практичный, не склонный, в отличие от собственно русских, безосновательно обобщать. Он, как мы бы сегодня сказали, эпидемиолог — интересуется санитарным состоянием населения, его болезнями, питанием, климатом и его влиянием на здоровье людей. Для него, следовательно, «малороссы» — не живописная этнографическая масса, а реальные люди в реальных обстоятельствах жизни. Но и фон Гун считает целесообразным сообщить своему адресату (как и большинство путевых заметок, его книга написана в форме писем) несколько из услышанных на месте общих сведений о крае:
Сие письмо, мой любезный Е., доставит Вам описание болезней, господствующих в Малороссии, а особливо в Украйне — ибо надобно Вам знать, что Украйною называют здесь часть, начинающуюся от реки Сейма и Десны, а та часть, лежащая между Российской границы и сих рек, называется Литвою. Но не одним только названием различаются страны сии; они различаются всем, как-то: наречием, обычаями, одеждою и самым даже видом людей, жизнью их, земледелием и кряжем земли, одним словом так, что, переехав Сейм, кажется, въедешь совсем в другую землю.
(О существенной разнице двух этнографических зон Малороссии и о именовании черниговцев «литвинами» («здешние жители смешаны с литовцами») пишет и Лёвшин.) Строго говоря, «Украиной» называют только степную часть Малороссии, в пределах Полтавской губернии. Чаще всего она противопоставляется губернии Черниговской (как, например, у Марковича, находившего в двух частях два совершенно различных этнографических типа, «литвинов» и «украинцев»). Но вот Вадим Пассек собственно «Украиной» называет степную Слобожанщину, отделяя ее от исторической «Малороссии».
Вообще Малороссия поражала жителя великорусских губерний разноголосицей языков и этнической пестротой, к которой глаз их не был привычен. Первое, что отмечают путешественники, — это значительное количество еврейского населения. Они замечают присутствие евреев сразу же после пересечения границы с Малороссией, и чем дальше на запад продвигается путешественник, тем большую насыщенность территории евреями он фиксирует, пока на Правобережье они не вытесняют украинцев как доминирующий «этнографический» тип.
На разницу визуально приметных этнографических зон накладываются невидимые глазу, но от этого не менее важные границы, продиктованные историей. Тот, кому приходилось, как, например, московскому священнику Лукьянову, путешествовать по Украине в самом начале XVIII века, должен структурировать пространство очень непривычным для нас сегодня способом[136]. Малороссия для Лукьянова, разумеется, закончилась сразу после выезда из Киева. За Васильковом и в Фастове он отмечает юрисдикцию «палиивцев», о которых остался очень низкого мнения, но считал чуть ли не маленьким независимым государством.
С облегчением вырвавшись из их объятий, Лукьянов за Фастовом попал в Польшу, а в южном Подолье уже имел дело с турецкими властями. Все это мы бы сегодня считали исторической Украиной, но путешественнику тогда вряд ли пришла бы в голову подобная мысль. Даже в начале XIX века мало кому приходит в голову, что земли от Харькова до Крыма и Одессы могут относиться к «исторически и этнографически» единому пространству.
Путешествие способно нивелировать унаследованные от истории границы, сделать территорию гомогенной. Именно такую задачу преследовала своей знаменитой поездкой в 1787 году Екатерина И. В Киеве, этом центральном пункте исторического пространства России, императрица оказалась на окраине империи[137]. Когда ее флотилия отправилась вниз по Днепру, в польском Каневе ее приветствовал Станислав Август, а Кременчуг уже опять был русским городом; степи ниже порогов, лишь несколько лет перед этим присоединенные, воспринимались как обломок Порты, и таким же куском Леванта казался Крым. Все эти политические и культурные барьеры вполне осознавались участниками поездки (о чем они не преминули записать в своих воспоминаниях и дневниках). Тем не менее после путешествия ни у кого из них не возникало сомнений, что они преодолели в каком-то смысле единое пространство. Путешествия имеют один эффект: расстояние, преодоленное в единой попытке, вспоминается как целостность. Пространство, пережитое и прочувствованное как единая протяжность, выступает как единое.
В наших описаниях путешествий по Малороссии стоит отметить еще один момент. Для всех путешественников «зона ответственности» малороссийской истории заканчивается Левобережьем. Киев здесь имеет двусмысленный статус не вполне малороссийского города, а дальше все Правобережье воспринимается как «осколок бывшей Польши»[138]. Наши путешественники в большинстве даже не интересуются тем, что находится на правом берегу, ограничиваясь исторической Гетманщиной. Те же несколько, кто по тем или иным причинам все же оказался на Правобережье, практически ничего «малороссийского» или даже «российского» не могут заметить. Привычные маркеры «русскости», по которым российские путешественники могли бы распознать «свою» территорию, «свой» народ, здесь совершенно отсутствуют. Эмблематическими являются евреи и польские магнаты. Глаголеву в 1823 году казалось, что на всем отрезке пути от Киева до Радивилова «почти нет другого народонаселения, кроме еврейского». Он записывает, каким из польских фамилий принадлежит тот или иной городок, то или иное село. Для князя Долгорукова в 1810 году вся территория Киевской губернии все еще была «лоскутком старой Польши», и только на подъезде к Киеву (благодаря чтению исторических книг) он смог наконец отметить:
За Васильковом, приближаясь к Киеву, мы опять въехали в старую свою Россию и оставили бывшие за Польшею земли.
Эта граница, которую так