гордость.
— Быть бедным нисколько не позорно, — отчеканила она. — Это лишь значит, что кому-то не повезло в жизни.
— Мамочка, ну пожалуйста! — вскрикнула я, прислоняя к щеке мягкий мех воротника. — Я ведь жутко мерзну и еле могу двигаться. Даже танцевать не могу, и вообще… Пожалуйста! Казимир понял, что мама понемногу смягчается, и, прежде чем она хоть что-то успела мне ответить, снова вынул пальто из коробки и насильно надел на нее. Впрочем, это не было так уж против ее воли, поскольку бедная мама была настоящей женщиной и ей, конечно, хотелось хорошо выглядеть… Казимир, немного отойдя назад, оглядел ее.
— Пальто тебе впору, и ты в нем такая красивая, Элеонора, по-настоящему красивая. У тебя ведь раньше было похожее пальто, помнишь?
— Я-то помню… — сказала мама, улыбнувшись. — Но, подумать только, и ты тоже помнишь! — Она провела рукой по меховому палантину. — Да, очень славно…
Этот жест, такой простой и естественный, такой женственный, стал для меня сигналом, чтобы броситься к ней, умоляя принять подарок, и она уступила:
— Ну, ладно, хорошо. Это неправильно, но уж ладно… пусть… Я принялась обнимать и целовать ее:
— Спасибо, мамочка!
А потом обняла и Казимира:
— Спасибо! Спасибо! Спасибо!
— Пола, ладно тебе, будет уже, — одернула меня мама, но все же не смогла не рассмеяться.
Зима в конце концов прошла. Фокин и Карсавина уехали, и, хотя заменившие их танцоры из нашей труппы не могли даже приблизиться к их художественному уровню, «Коппелия» с успехом вошла в постоянный репертуар театра. Поговаривали, что мне могут дать еще какие-нибудь партии в других балетах. Жизнь вдруг начала становиться такой хорошей и полнокровной, что я боялась поверить в такое чудо.
И в самом деле, не нужно было… не стоило поддаваться этому ощущению. Пришла сырая, холодная весна, и все в моей жизни резко изменилось.
К концу марта постоянное недомогание и усталость, которые я ощущала уже почти целый год, вдруг усилились, и я порой в ужасе понимала: нет сил даже перевести дух, когда поднималась по утрам в гору, в театр. Неожиданные приступы кашля, как я их ни подавляла, порой вынуждали меня выбегать из классной комнаты прямо во время экзерсисов, так как не хотела, чтобы на это обратили особое внимание. Иногда грудь сковывала боль, и я уже думала, что умру, если не освобожусь от этого ощущения. Во второй половине дня я постоянно тайком измеряла температуру, и она всегда была одинаковой — больше 38 градусов! Я запаниковала, страшась подтверждения того, чего боялась больше всего. Я перестала приходить в училище в те дни, когда нас отправляли на регулярное медицинское обследование, но однажды мне сделали строжайшее предупреждение, и деваться уже было некуда, пришлось показаться врачу.
Прежде я охотно ездила на обследование, с восторгом разглядывая все вокруг, а тут всю дорогу молчала, забившись в угол. Никакого медицинского заключения мне было не нужно. Я слишком часто слышала о подобных симптомах от наших соседей по Броварной улице, а потому вполне понимала, что именно со мной не так…
Врач внимательно осмотрел меня и задал все вопросы, какие следовало задать:
— Устаешь быстро? Боль в груди есть? Кашляешь? А температура у тебя повышенная?
— Да! — воскликнула я. — Да — вот мой ответ на все ваши вопросы…
И даже испытала некоторое облегчение, покончив с неопределенностью.
На следующее утро маму срочно вызвали вместе со мною в кабинет к Гулевичу. Когда мы туда вошли, мама спросила:
— Казимир, в чем дело?
— Садись, Элеонора. У меня плохая новость насчет Полы.
Мама тут же отчаянно перепугалась, стала думать самое разное, что же могло случиться, но все было не то.
— В чем дело? Она же не нарушила какие-либо правила, правда? Это невозможно. Тогда что? Пола — хорошая девочка, она много работает, занимается, она талантлива… Ты сам это говорил. Ну, а если она и нарушила что-то несущественное, ты же наверняка сможешь не давать этому ход…
— Нет-нет, ничего подобного. Просто дело в том, что она нездорова, — произнес Казимир с большой озабоченностью в голосе.
— Какая ерунда! Она ни на что не жаловалась. Она здоровая, нормальная… — тут мама, запнувшись, повернулась ко мне: — Пола? В чем дело?
Я не смогла ничего ответить и лишь умоляюще взглянула на него. Пусть Казимир скажет вместо меня. Мама встревожилась до предела:
— Казимир, так в чем дело? Скажи, наконец! Что с ней?
— Туберкулез. Начальная стадия, — произнес он.
В то время еще не было нынешних чудодейственных лекарств. Успешное лечение, если такое было возможно, продолжалось долго, было мучительным и дорогостоящим процессом.
Мама безучастно уставилась в никуда и не произнесла ни слова. Не вскрикнула. Не запротестовала. Она лишь вдруг, прямо на моих глазах постарела… Я уже знала этот ее стоический взгляд, это безмолвное принятие несправедливости судьбы. Я видела такое дважды: в то утро, когда арестовали отца, и когда мы виделись с ним последний раз. Мама не будет проливать слезы. Как она уже говорила, слезы — дорогое удовольствие.
Вот и предпочитала сохранять их, не растрачивать на все подряд. Гулевич налил немного бренди, пододвинул бокал к ней:
— Выпей.
Она механически подчинилась, и он повторил:
— Понимаешь, это начальная стадия, лишь самое начало, и только. Ты не беспокойся. Я обо всем позабочусь. В Закопа́не есть замечательный туберкулезный санаторий.
Мама иронически улыбнулась:
— Замечательные санатории в Закопáне стоят денег.
— Я же сказал: не беспокойся. Я обо всем позабочусь сам.
— Но ты уже и так столько всего сделал для нас. Я… я не могу…
— Обуздай свою гордыню, Элеонора. Речь о здоровье твоей дочери.
Посоветовать моей матери не проявлять гордость — это все равно что сказать горе не быть высокой… Правда, даже гору можно сровнять с землей… Мама с нежностью взглянула на меня, и слезы покатились по щекам, а она даже не замечала этого.
— Благодарю тебя, Казимир. Я верну тебе долг. Когда-нибудь потом, позже. Как-нибудь, каким-то образом. Обещаю.
Он нежно тронул ее руку.
— Знаю. Верю. А пока давайте лучше строить конкретные планы.
Чем раньше она туда отправится, тем скорее вернется домой. Вот увидишь, совсем скоро вернется и будет снова с тобой.
Тут он повернулся ко мне, потирая ладони, стараясь скомпенсировать плохую новость своим бурным, пусть несколько деланым энтузиазмом.
— Ну как, Пола? — спросил он. — Каникулы в горах, ненадолго, это ведь совсем неплохо, верно? Что скажешь?
Я равнодушно улыбнулась в ответ. Он все говорил, как я скоро вернусь в театр, как мне дадут новые роли, лучше и серьезнее, чем прежняя, и что он лично проследит