назад свою «Беларусь», придавил к забору собственного сына, у которого скальпированная рана головы и сильное кровотечение – не довезти до районной больницы. «А есть чем шить?» – поинтересовался я. Пацана лет десяти-одиннадцати положили на стол в перевязочном кабинете амбулатории. Ввели ампулу пантопона, еще одна оставалась в запасе, нашли коробку ампул новокаина. Облили спиртом и обожгли в металлическом лотке инструменты, нашедшиеся в шкафах. Я на всякий случай разбудил своего соседа, Игоря Журавина, для помощи – парень отчаянно ругался матом и пытался вырваться. Фельдшерице его было не удержать. Я осторожно исследовал и промыл перекисью рану – повреждений костей черепа не было. Тогда я засыпал в рану сухие антибиотики и наложил одиннадцать швов, наглухо закрыв рану, а затем наложил тугую бинтовую повязку «чепец». Парня мы отнесли в палату в детское отделение, где он быстро уснул. Нужно сказать, что рана быстро зажила без каких-либо осложнений. А мои товарищи возмущались тем, что папаша ни разу не пришел ко мне поблагодарить за сына и «даже бутылки не поставил».
В тот год случилась еще одна запомнившаяся мне «медицинская» история. Однажды ко мне обратилась женщина, работавшая в бухгалтерии конторы райпо в Лермонтовке, для которой мы, собственно, и строили объекты. У соседки, объяснила мне она, на губе растет что-то («вавка какая-то»).
– Не посмотришь, ты же онколог!
– Отчего же не посмотреть? – согласился я.
Привели пожилую женщину. Не нужно было быть большим онкологом, чтобы понять, что у бабушки – типичный рак нижней губы.
– Давно ли это у вас? – спросил я пациентку. – Наблюдаетесь ли где?
– Как же, наблюдаюсь! В район езжу – к районному дерьматологу. Да года два уже будет, как наблюдаюсь, сынок.
– И как же дерьматолог вас лечит, бабушка?
– Хорошо лечит, ляписом прижигает.
Я достал фирменный рецептурный бланк, на котором сверху было напечатано «НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова МЗ СССР», написал на нем: «Больная такая-то осмотрена онкологом. Диагноз – Neo нижней губы. Нуждается в лечении в условиях крайонкодиспансера». Поставил дату, подпись. Сказал бабушке, чтобы она с этой бумажкой съездила в район к своему «дерьматологу». И забыл об этом. Однако через некоторое время дед, который на своем Холстомере привозил нам на объект питьевую воду, сгрузив флягу с водой, стал спрашивать ребят, кто из них доктором будет. Показали на меня, стоявшего на лесах и укладывавшего кирпичи. Я спустился. Дед упал на колени, пытался целовать руки и рассказал душераздирающую историю, которая вкратце выглядит так.
Привез он свою бабку в районную больницу за восемьдесят километров. Дерьматолога, когда он увидел рецепт Института онкологии и то, что было на нем написано, чуть кондратий не хватил. Но совесть у него, видимо, была. Он схватил бумажку и помчался к главврачу. Увидев бумажку, главный врач распорядился на больничном «уазике» немедленно отправить бабулю в Хабаровск, в онкодиспансер. В диспансере бумажка также произвела большое впечатление, так как бабушку немедленно госпитализировали, не спрашивая никаких анализов. То есть рецептурный бланк Института онкологии сыграл роль «золотой пайцзы» в Орде, которая волшебным образом открывала все двери.
– Старуху мою облучили на какой-то пушке, прооперировали и через неделю выпишут, – сказал дед, все пытаясь поцеловать мою руку и причитая: – Спас ты, сынок, мою старушку. Истинный крест, спас!
При этом он все порывался всучить мне какой-то узелок. Я, конечно, отказывался: «Брось, дед, не надо ничего!» Но дед, продолжая свои причитания, сокрушенно приглашал хоть бутылку распить с ним за здоровье спасенной души. Он уехал на телеге, все же оставив свой узелок. Когда мы его развернули, в нем оказалось три куриных яйца и луковка – все, что нашел дед без хозяйки в своём нищем доме. Пожалуй, это был и есть самый дорогой гонорар, полученный мной когда-либо за медицинскую практику.
Неисправимые романтики и неразлучные друзья Гриша Черницкий и Лёня Осиновский «завелись» и уговорили нас дать концерт в местном клубе. Собственно, почти все номера были в духе студенческих агитбригад и исполнялись этой парой, остальные были либо статистами, либо подпевали в хоре. Естественно, что меня попросили перед концертом прочесть лекцию «про рак» – с прошлого года были под впечатлением лекции сотрудника «Анкологического института». Клуб снова был полнёхонек. Лекция и концерт прошли на ура. Жены офицеров сидели в нарядных платьях и бешено хлопали после каждого номера, бросая испепеляющие взгляды на мефистофельские бородки красавчиков Лёнечки и Гриши. Объект мы построили. Он оказался сложнее, чем мы предполагали, но огромный бетонный цилиндр со сложным профилем идущих под разными углами бетонных перегородок мы, постепенно наращивая опалубки, медленно, но верно зарывали в землю, выбирая грунт из-под кромки кольца и середины.
Защита кандидатской диссертации
Время, плотно заполненное работой, дежурствами на скорой помощи, болезнями дочери, летело быстро. В 1971–1972 годах защитили кандидатские диссертации и стали младшими научными сотрудниками Я. Шапошников, А. Лихачёв и В. Окулов. Двое последних, правда, не сразу, так как научные должности в экспериментальном секторе Института были «дефицитными». Кроме того, надо было во всех отношениях «соответствовать» требованиям надзирающих за наукой органов. Моя диссертация была написана к концу 1970 года и курсировала между Ленинградом и Женевой, куда тогда первый раз надолго уехал Н. П., ставший руководителем Отдела онкологии ВОЗ. С оказией он присылал мне главы с его правками, с оказией я отправлял ему исправленный материал. Исполнял обязанности заведующего лабораторией К. М. Пожарисский. Работы в лаборатории было много, шли масштабные опыты самого Казимира Мариановича, опыты аспирантки из Болгарии Лидии Първановой, заканчивал докторскую диссертацию В. А. Александров. У каждого из нас было множество животных. Скучать было некогда. Наконец, и работа над моей диссертацией была полностью закончена и 22 ноября 1972 года защищена[17]. Николай Павлович был в Женеве и приехать на защиту не смог. Он прислал мне тёплое поздравительное письмо с пожеланием дальнейших успехов.
С защитой связано два забавных эпизода. Первый связан с тем, что один из моих оппонентов – Александра Васильевна Губарева, заведующая патологоанатомической лабораторией ЦНИРРИ, забыла о защите, хотя буквально накануне мы с ней шли утром пешком с электрички в свои институты по Песочной и говорили о диссертации. К счастью, первым защищал диссертацию Дмитрий Беляев с послеоперационного отделения. Первый мой оппонент профессор-эндокринолог из Военно-медицинской академии С. Е. Попов, как человек военный, приехал вовремя, к началу учёного совета. Дмитрий уже закончил свое выступление, начал говорить первый его оппонент, а Александры Васильевны все нет. Я волнуюсь, бегу к ней в ЦНИРРИ – телефонов у них ещё практически не было, они только переезжали из города во вновь построенные корпуса. Прибегаю в её лабораторию, а её нет