минуту и вовсе воодушевился от разгорающегося рыбацкого азарта до самозабвения. Вышел на берег и, теперь не чувствуя резкого холода и жалящих настырных москитов, вслепую размотал удочку. Отломил от мякиша кусочек, поплевал на него для удачи, скатал пальцами в упругую горошину. Насадив её на крючок, вновь бесшумно зашел в воду по колено. Сосредоточился и, углядев внутренним зрением сазанов, осторожно опустил в воду наживленную на крючок наживку. Регулируя удилищем, подвел её прямо под рыльце самого крупного сазана. А поплавок: пробка от винной бутылки, пробитая посередине гвоздем и с просунутым в эту дырку белым куриным пером – сам неподвижно установился среди покачивающихся звезд… Тут же едва различимая вертикальная белая полоска пера наклонилась и медленно поплыла в сторону. Одновременно с этим и внутренним зрением Бердымурад увидел, что сазан, перед рыльцем которого опустилась на дно хлебная горошинка, порывисто метнулся на ней, втянул её в рот и медленно поплыл в заросли рдеста…
Кровь мощным взрывом ударила в голову Бердымурада, он автоматически резко вскинул удилище. Почувствовал отрывистое сопротивление, словно крючок зацепился за какой-то подводный корень. Понял, что это он – ПОДСЕК сазана! Но уже в следующее мгновение взрывной восторг его чуть бы не сменился таким же взрывным отчаянием. Потому как сазан, почувствовав острую боль от впившегося в небо крючка, порывисто метнулся в заросли рдеста. Гладкое бамбуковое удилище чуть было не выскочило из рук Бердымурада. Чудом удержав его, он в мгновение покрылся холодным потом. Но тут же пришел в себя, сделался невероятно спокойным и даже как-то презрительно равнодушным к происходящему. Упираясь концом удилища себе в живот, задрал его так, чтобы леска удочки не позволила сазану дотянуться до водорослей…
И когда сазан, натянув леску до состояния звенящей струны, стал ходить кругами в чистой от водорослей воде, Бердымурад понял, что победил. Его душа медленно начала наполняться милым сердцу ощущение, будто он, Бердымурад, связан сейчас рыболовной леской, словно пуповиной, со всем миром, в котором живут сазаны, горлинки и шакалы. С тем таинственным и многозначительным миром, который смутными и неотчетливыми силуэтами открывался его внутреннему взору. И вся сила, уверенность и солидная обстоятельность этого мира, потеклав душу Бердымурада по поплавочной удочке: леске и удилищу– словно по духовному трубопроводу. Да еще при этом ему отчетливо почудилось, пожалуй, самое главное и приятное: этот мир позволяет ему выудить сазана. Более того, даже самой судьбой этого сазана предопределено – быть выловленным сегодня Бердымурадом. И сам сазан, почувствовав уже это, ослабил сопротивление. Круги, которые он выделывал, сделались меньше. Бердымурад, чтобы не допускать слабину натяжения лески – задирал верхний конец удилища все выше и выше. А когда сазан ослаб настолько, что перестал сопротивляться, Бердымурад приподнял его губы над водой, чтобы тот надышался воздуха и заснул в боевой эйфории. Дождавшись, когда сазан перестал дергаться, осторожно попятился назад, держа сазанью морду над водой. Выйдя на берег, осторожно подтянул добычу на мелкое место. Сазан завалился набок в мелкой воде и бездыханно замер, чуть шевеля крупными жаберными крышками. Бердымурад осторожно положил удилище на траву. Снова зашел в воду и, медленно растопырив колени, опустился в неё напротив сазана. На тот случай, ежели сазан, опомнившись, метнется-таки вновь в глубину, то уткнется мордой ему между ног. Но сазан не дернулся даже, когда Бердымурад обхватил его ладонями, а затем, легонько прижимая к земле, залез пальцами под жабры. Сазан, похоже было уснул. Бердымурад приподнял его и, качнувшись, сам поднялся на ноги. Понес рыбу напролом через высокие заросли рдеста к ивовому кусту. Там, положив сазана на траву, отыскал на ощупь длинный ивовый прут, отломил его, очистил от листьев, просунул тонкий конец под жабры, как кукан. И теперь, держа бездыханного сазана навису, вернулся к удилищу. Однако в воду опускать рыбу так и не решился, а положил её в росистую траву недалеко от кромки берега.
Сам сел рядом. Вода, где он выудил сазана, давно успокоилась: на её гладкой поверхности ярко и таинственно мерцали звезды. Казалось, что они глядят на него из бездонной черной бездны. Подумалось, что эти отраженные звезды из того же самого мира, с которым его связала удочка, когда он вываживал сазана. И что они, эти звезды, тоже приняли его в свой таинственный многозначительный мир. Хотя удочка сейчас лежала рядом и вроде как не связывала его с этим миром. Бердымурад чувствовал, что он теперь и без удочки остается на веки вечные духовно связанным с этим миром. Это чувство было матерым и солидным. Переживать его оказалось даже приятнее, чем – рыбацкий азарт. Более того, казалось, что и он, этот азарт, растворяется, теряясь в этом солидном переживании. Однако не исчезает бесследно, а как бы – усиливает это новое несказанно приятное чувство. Бердымурад сидел долго, неотрывно глядя на звезды. На участившиеся укусы и назойливое жужжание москитов не обращал внимания. Слишком ничтожными были они по сравнению с тем, что он переживал. На усиливающийся холод тоже старался не реагировать. Но когда тот усилился настолько, что стал отвлекать от созерцания, то собрался и, сжав до судороги пальцы ног, изгнал из себя холод, и тот больше его не донимал.
И только когда убедился, что сполна обжился в новом душевном состоянии, собрался пойти домой. Но тут на экране внутреннего зрения вновь углядел сазанов, собравшихся у прикормки. Это видение не удивило Бердымурада. Он понял, что открывшийся ему мир позволяет продолжить рыбную ловлю. Спокойно отломил от наживки кусочек мятого хлеба, наживил его на крючок, взял в руку удилище, поднялся, бесшумно вошел в воду по колено. Вглядевшись внутренним взором в кромешную темноту, опустил грузило с наживкой на дно, где десятка полтора сазанов кружком обступили глиняные шары с прикормкой. Поклевка последовала мгновенно. Также мгновенно, словно всю жизнь только этим и занимался, Бердымурад сделал подсечку. Сазан на этот раз попался помельче, вываживать его долго не пришлось. Насадив и его на кукан, Бердымурад опять сел на траву перед темной водой. Стал смотреть на покачивающиеся на взволнованной поверхности воды отраженные звезды, чтобы восстановить несколько растревоженное очередным удачным вываживанием своё новое душевное состояние. Как только оно восстановилось сполна, снова увидел собравшихся у прикормки сазанов. Второе вываживание совершил уже мастерски и не особенно распугал рыб, у которых, похоже было, начался предрассветный жор.
Это был клев – всем клевам клев: жадный и торопливый. Бердымурад внутренним зрением видел, как сазаны обступили глиняные шары прикормки, и, обсасывая, катали их из стороны в сторону. Видение было настолько отчетливое, что удавалось разглядеть,