на ней ветхое платье, как не раз бывало. Мать будет истерично кричать на отца, забывая прикрывать высохшие висячие, будто холщевые мешочки, темные груди… А он, Бердымурад, будет сидеть, насупившись, как промокший от дождя дрозд, на кошме перед накрытым для него на клеенке скудным ужином. Провалившись до глубочайшей черноты в себя, кушать, давясь, черствый чурек, запивая его жидкой похлебкой с двумя картофелинами и одной морковкой… Подумал, что если вдруг эта дикая картина повторится, то он не сможет удержать в себе возникшее в нем сегодня ощущение степенной взрослости. Решил спуститься к каналу, чтобы там, сидя у воды в разросшихся кустах озерной ивы, дождаться ночи, когда пьяный отец заснет. А вернувшись домой в состоянии сохраненной взрослости – заботливо поговорить с матерью и может быть даже чем-то ей помочь…
Спустившись к каналу и сев в густой тени, чтобы скоротать время, Бердымурад упоенно вдыхал полной грудью милые сердцу речные запахи стелящихся над водой густых испарений и терпкого дыхания покрывшего пологий берег густым ковром цветущего еще рдеста. В сочной, густой и почти осязаемой тишине по обыкновению азартно чмокали мелкие сазанчики. Кое-когда со стороны противоположного берега, от камышей, доносилось смачное, похожее на свинячье – чавканье крупного сазана. Звуки эти были так же осязаемы, как и запахи, разве что только – несколько грубоваты, словно щебенка, в которой попадались неотесанные и крупные камни. А вот звуки, доносящиеся из поселка: брех собаки, тарахтение мотоцикла и шум проезжающей по асфальтированной главной поселковой улице автомашины – наоборот, докатываясь до канала, как-то округлялись и сглаживались. И напоминали они гладкую речную гальку, которую приятно перебирать пальцами, шебарша ею…
Вскоре упоительные запахи и звуки увлекли Бердымурада настолько, что он незаметно для себя провалился в транс. Ему вспомнилось, как он в таком же точно трансе сидел сегодня в засидке. Как своим внутренним зрением видел горлинок, садящихся на дерево, под которым схоронился. А точнее, даже не видел: сознание его было пустым и походило на серый экран или простыню. И на этом экране вдруг как бы сами по себе появлялись контуры уверенного знания о том, что к сидящим на дереве горлинкам присоединилась еще одна… А две других горлинки, сорвавшись с веток, улетели, хлопая упругими крыльями. Тут же, как бы подтверждая это выступающее из-под спуда знание – и в его реальный слух врывался свистящий звук разрезающих воздух крыльев… Вдруг Бердымураду вновь до щемящей боли под ложечкой захотелось пережить то очаровательное состояние души, которое он пережил сегодня, охотясь на горлинок. Но следом мигом больно сжалось сердце: перед его внутренним взором вспыхнули ужасно страдающие глаза горлинки, которую он мог сегодня убить стрелой, выпущенной из лука…
Бердымурад непроизвольно зажмурился, больно закусил нижнюю губу. И непроизвольно вспомнив о том, что не стал убивать горлинку и даже на веки вечные отказался от охоты – почувствовал глубокое удовлетворение. Также непроизвольно глубоко и благодушно расслабился. Вновь вернулся в состояние упоительного транса и вдруг теперь совершенно неожиданно для себя увидел за сером, похожем на выгоревшее в полдень небо, экране сознания – рыб. Точно так же, как сегодня днем видел горлинок. Рыбы эти передвигались медленно и степенно. Скорее всего, это были сазаны, и, похоже было, что они питались, разрывая, как поросята, рыльцами дно и поедая в поднимаемой мути червячков. Следом появилось уверенное знание, что эти сазаны жируют прямо тут, перед ним – под двухметровой толщей воды. Бердымурад встрепенулся, отогнал видение, внимательно вгляделся уже реальными глазами в водную поверхность, покрытую плавающими на ней листьями рдеста и действительно заметил, что листья эти как бы подрагивают, хотя должны быть неподвижными, потому как не было ни течения, ни ветерка. Следовательно кто-то их шевелит, и, скорее всего – действительно жирующие тут сазаны…
Бердымурад ошеломленно закинул голову, тупо уставившись в серое выгоревшее небо. Он боялся поверить открывшемуся у него дару видеть сквозь воду. Только когда предположил, что этим даром его, возможно, наградил Сам Создатель за отказ убивать горлицу – опять позволил себе посмотреть сквозь воду. Вновь увидев жирующих на дне канала сазанов, осторожно отпустил вспыхнувшее в нем мигом чувство охотничьего азарта. «Да, похоже, что Создатель наделил меня правом забирать жизнь у рыб, когда я, исполнив Его Волю, не стал забрать жизнь у горлицы. Потому как не имел на это никакого права. Я, похоже – не охотник, но – рыболов» – Медленно, разделяя одно слово от другого, словно рисинка от рисинки, проговорил Бердымурад. Следом в сознании возникла мысль о том, что рыбы, в отличие от птиц, не умирают, а – засыпают, и потому, переходя в мир иной, не чувствую ни боли, ни страдания. «Но ежели рыбу еще и долго утомлять вываживанием, а затем дать ей наглотаться воздуха, вытянув её мордочку за крючок из воды, как это делают опытные взрослые рыболовы, то она может не заметить, как уснет и страдать не будет» – Воодушевленно почти вслух проговорил Бердымурад.
И только теперь позволил захватывающему его охотничьему азарту обуять себя с головы до ног. Его смуглое голое тело мигом покрылось густыми мурашками. В сознании ярко вспыхнуло предположение, что ежели к мордочке самого крупного сазана подсунуть наживку, то он непременно возьмет её. Следом так же, как бы само по себе возникло решение – прямо сейчас же и расчистить место рыбной ловли. Для чего нужно повыдергивать стебли рдеста из глиняного дна, чтобы образовалось под берегом чистое от водорослей пространство диаметром в метратри с половиной. Именно такое свободное пространство необходимо, чтобы можно было спокойно вываживать сазанов. Чтобы они не смогли запутать леску за длинные стебли водорослей, и ни порвали бы её… Бердымурад, не снимая трусов (взрослые люди купаются в трусах) немедля принялся за выдергивание водорослей, наматывая их длинные стебли на кулак. Когда ему сделалось глубоко, он стал нырять, чтобы обрывать водоросли у самого дна. А пока делал это, еще и надумал привадить разбежавшихся сазанов. Решил пойти в магазин – купить буханку черного хлеба для привады. Чтобы, накрошив его, густо замешать с крутой донной глиной и накатать из этой массы шарики величиною с кулак. Затем побросать их в очищенную от рдеста воду. Дабы испуганные сазаны, учуяв запах и вкус хлеба, вернулись сюда и до самого утра обсасывали хлебно-глиняные шарики…
8
Но и сделав все это, Бердымурад не стал возвращаться сразу домой. В нем была боязнь, что пьяный отец или несчастная мать слезами или причитаниями погасят его азартное