Комната была меблирована на европейский лад стульями, столами и зеркалами. В углу стояла громадная кровать, украшенная шелковыми занавесками. Пол был покрыт прекрасными тонкими циновками. На такой подстилке посреди комнаты, вытянувшись во всю длину, лежала на животе Нома-ханна. Повернув голову к двери, она опиралась руками на шелковую подушку. Две молодые девушки в легких одеяниях сидели, поджав ноги, по обе стороны от королевы и отгоняли мух большими пучками перьев, прикрепленных к длинным тростниковым рукояткам.
Номаханне было не больше сорока лет. При росте в 6 футов и 2 дюйма она имела в обхвате более 2 аршин. На королеве было голубое шелковое платье немного устаревшего европейского покроя. Ее черные как смоль волосы были заплетены в косу и уложены вокруг круглой, как шар, головы. Плоский нос и толстые губы Номаханны, конечно, не отличались особой красотой, но в выражении ее лица было нечто приятное и располагающее.
Когда королева меня увидела, она отложила в сторону книгу духовных песен, которую читала до моего прихода. Переменив с помощью нескольких слуг свое лежачее положение на сидячее, Номаханна протянула мне руку, дружески произнесла «ароа» и предложила сесть возле нее на стул.
Память у Номаханны оказалась лучше, чем у меня: она тотчас же узнала во мне того русского офицера, который посетил на острове Оваи покойного короля Тамеамеа. Действительно, я был тогда представлен королевам. Однако Номаханна с тех пор настолько округлилась, что я ее не узнал. Королева помнила, как высоко я ценил ее покойного супруга. Поэтому мое появление пробудило в ней воспоминания об усопшем. Когда она заговорила о смерти Тамеамеа, слезы хлынули из ее глаз.
«Народ потерял в нем отца и защитника, — произнесла Номаханна. — Что станет теперь с этими островами, известно одному христианскому богу».
Королева сообщила мне с явным самодовольством, что стала христианкой и посещает несколько раз в день молельню. Чтобы узнать, в какой мере ей знакомо христианское вероучение, я спросил через Марини, почему она предпочла нашу религию прежней. Номаханна ответила, что причина ей, собственно говоря, не ясна, но что миссионер Бингхем, который так чудесно умеет пала-пала (читать и писать), заверил ее в том, что христианская вера — самая лучшая. Кроме того, королева сказала, что европейцы и американцы, посещающие острова, своими познаниями далеко превосходят ее соотечественников; поскольку все эти более образованные люди исповедуют христианскую религию, приходится заключить, что последняя — наиболее разумная. «Однако, — добавила Номаханна, — если мы увидим, что данная вера не годится для нашего народа, мы заменим ее другой».
Отсюда видно, что и здешние миссионеры не смогли как следует разъяснить островитянам сущность христианства, ибо это святое учение в своем чистом виде вызывает глубочайшее преклонение даже у самых невежественных людей. В заключение королева с торжеством упомянула еще об одном преимуществе новой веры: раньше женщины вынуждены были довольствоваться собачьим мясом, а теперь могут лакомиться свининой.
Вдруг внезапно мелькнувшая мысль изменила ее голос и выражение лица. Глубоко вздохнув, Номаханна воскликнула: «Что сказал бы Тамеамеа, увидев происшедшие здесь перемены! Нет у нас больше ни богов, ни марай — все разрушено! При Тамеамеа все же было гораздо лучше. Нет, никогда у нас больше не будет такого короля!»
И опять слезы хлынули из ее глаз.
Обнажив свою правую руку, Номаханна показала вытатуированную на ней латинскими буквами надпись на овайском языке: «Наш добрый король Тамеамеа скончался 8 мая 1819 года». Этот знак траура, который мы видели у многих местных жителей, нельзя снять так, как мы снимаем кусок черного крепа. Сандвичане, оплакивающие своего любимого монарха, носят подобный траур до самой смерти, что свидетельствует о том, как глубоко они чтут его память. Чтобы еще убедительнее доказать всю глубину своей скорби, они в день его смерти выбили себе по переднему зубу. Вот почему все сандвичане говорят с присвистом. Среди них имеются и такие, у которых траурные слова вытатуированы на языке. В этом заставил меня убедиться Хинау: высунув язык свой, он показал мне вышеприведенную надпись. Удивительно, что эта болезненная операция, вызывающая обычно серьезную опухоль, не имела никаких вредных последствий.
Королева, овладев искусством письма, страстно им увлекалась. Она очень ценила в нем то, что получила возможность не только разговаривать с людьми, находящимися рядом, но и нашептывать свои мысли пребывающим в отдалении. Номаханна обещала написать мне письмо, с тем чтобы, как она сказала, я мог доказать всем в России, что она знакома с этой премудростью.
Наш разговор был прерван стуком колес и громкими голосами. Я выглянул в окно и увидел небольшие дрожки, в которые впряглось множество юношей крепкого телосложения, находящихся в отличном настроении. Я спросил у Марини, что это означает, и услышал в ответ, что королева поедет в церковь. Вскоре вошел слуга и доложил, что экипаж подан. Номаханна любезно предложила мне поехать вместе с ней. Я с благодарностью принял это приглашение, опасаясь, что мой отказ может ее обидеть, хотя предвидел, сколь комично мы будем выглядеть с нею в дрожках.
Номаханна надела белую коленкоровую шляпу, украшенную искусственными китайскими цветами, взяла в руки большой китайский веер и натянула на ноги пару грубых матросских сапог. Затем мы отправились в путь. Когда мы спускались по лестнице, королева знаком дала понять, что занятия окончены. Мне показалось, что ученики, в особенности пожилые, весьма обрадовались этому известию.
Внизу у двери толпились любопытные, которые желали насладиться созерцанием того, как королева поедет вместе с русским офицером. Молодые люди, стоявшие перед экипажем, гоготали от удовольствия и ждали только приказания, чтобы тронуться с места. Однако прошло некоторое время, прежде чем мы разместились в дрожках. Дело в том, что последние оказались слишком узкими, а моя спутница — слишком широкой, так что мне пришлось усесться на самом краю сиденья. Находясь в таком положении, я легко мог потерять во время езды равновесие. Чтобы избежать подобной беды, королева крепко обхватила меня своею могучей толстой рукой. Эта поза, равно как и разительный контраст между нашими фигурами, являла, несомненно, весьма забавное зрелище.
Когда мы наконец устроились в дрожках, губернатор Хи-нау, присоединивший к своему описанному выше наряду лишь круглую шляпу, взгромоздился на тощую неоседланную лошадь и подал знак к отправлению. Молодые люди пустились сразу в галоп, ввиду чего королеве действительно пришлось приложить усилия, чтобы не потерять меня по дороге. Наш торжественный поезд возглавлял Хинау. Со всех сторон сбегался народ, радостно крича: «Ароа маитаи!» Количество людей в нашей упряжке все увеличивалось. Много островитян бежало также позади экипажа, оспаривая друг у друга право его подталкивать. Проследовав таким манером через весь Ганаруро, мы примерно через четверть часа благополучно подъехали к церкви, расположенной на унылой равнине и напоминающей как по своему внешнему виду, так и по внутреннему устройству описанную выше таитянскую церковь.