Я слишком часто игнорировал твоё мнение, и ты вправе был ожидать, что я тебя не услышу. Виновен полностью и на все сто процентов.
Совершенно бурый от стыда и возмущения Райтэн лишь пару раз открыл и закрыл рот, так и не выдавив ни слова. Признающий вину отец был за гранью его представлений о реальности.
Не найдя никаких слов, он беспомощно оглянулся на Дерека. Лицо того больше не выражало ни так потрясшей Райтэна ледяной строгости, ни дурацкого шутовского веселья. Это было тёплое сочувствующее лицо друга, который понимает твою боль, разделяет её и пытается утешить.
Райтэн снова перевёл взгляд на отца — теперь уже выразив им обиженное возмущение.
Возмущение его относилось, видимо, к претензии «как ты можешь быть не таким, как я ожидал?»
Отец должен был остановить его ещё на первых криках, властно напомнить, кто здесь главный, перехватить инициативу в разговоре, отмести любые упрёки и заявить, что он был прав, а все вокруг — идиоты, которые не понимают своего же блага. В этой схеме он, Райтэн, должен был сопротивляться, отстаивать своё мнение и пытаться докричаться до отца.
Но битвы, которую он нарисовал в своём воображении, не было.
Был он, Райтэн, который ворвался сюда и наорал на отца; и был отец, который почти сразу полностью признал свою вину.
Что делать с таким отцом, Райтэн совершенно не знал.
— Теперь-то вы друг друга не поубиваете, надеюсь? — спросил вдруг Дерек.
Он всё ещё полагал себя лишним в этой сцене.
— Ну! — дружелюбно ответил старший Тогнар, хлопая себя по коленям и вставая. — Надеюсь, если у Тэна ещё остались какие-то невысказанные претензии — он сумеет всё же выразить их теперь цивильно.
Кивнув, Дерек похлопал напоследок друга по плечу и вышел.
Издав сперва очередной клекочущий звук — горло всё ещё сдавливало стыдом — Райтэн, тем не менее, всё же сумел возмутиться:
— Ещё какие-то невысказанные претензии? Серьёзно?
Тогнар подошёл к нему и встал напротив, со спокойным глубоким взглядом уточнил:
— Но ты ведь их всю жизнь копил, не так ли?
Райтэн часто, беспомощно заморгал. Он всё ещё ожидал ответных ударов. Отец не мог просто взять и спустить такую выходку с рук! Здесь должны, просто обязаны сейчас быть какие-то страшные, язвительные слова, которые заставят его, Райтэна, навсегда запомнить полученный сегодня урок.
Но никаких ужасных слов так и не следовало.
— Возможно, — вместо этого неожиданно робко отметил отец, — ты ненавидишь меня всё же не настолько сильно, чтобы не позволить обнять?
Неизвестно, что потрясло в этот момент Райтэна сильнее: та робость, какую он никак не привык видеть в отце, сама мысль о том, будто он считает, что Райтэн может его ненавидеть, прямо высказанное желание обнять — отец никогда не был щедр на подобные проявления чувств! — или вполне улавливаемый в голосе страх того, что ему в этих объятьях будет отказано.
Рванув вперёд, Райтэн сгрёб отца в судорожные удушающие объятья; и с удивлением осознал, что отец в ответ вцепился в него с не меньшей силой.
— Как я могу тебя ненавидеть?!. — сдавленно пробормотал Райтэн ему в висок. — Как ты только мог поверить, что я могу тебя ненавидеть!
Он услышал лёгкий смешок.
— Кажется, — ответил на это отец, — мне просто несказанно повезло, что судьба вместо сына-интригана послала мне сына с большим и великодушным сердцем.
Большое и великодушное сердце Райтэна захлестнуло теплом.
В этот раз он поверил.
21. Как дружба меняет твою жизнь?
Домой Райтэн и Дерек, не сговариваясь, брели медленно, ковыряя ногами мостовую, молча и не глядя друг на друга. Оба были эмоционально и психологически вымотаны в край. У Райтэна, однако, это опустошение имело светлый оттенок: после стольких лет он освободился от груза обиды и боли, и теперь будущее виделось ему в оптимистичном ключе. У Дерека же, напротив, опустошение было раскрашено самыми тёмными красками: он полагал, что жизнь его теперь кончена, что ничего не исправить, и остаётся лишь покориться своей судьбе.
Дерек безумно устал за эти дни. Тревога за Грэхарда, постепенно переходящая в панический страх, исчерпала все его силы. Он много лет бегал от самого себя и своих чувств — словно бы закрыл Грэхарда где-то в тёмном чулане своей души, как будто его и не было никогда, как будто его, Дерека, это никогда и никак не касалось. Он, конечно, отстранёно понимал, что где-то там, в тёмном чулане на дне его сердца, есть Грэхард. Иногда оттуда даже стучались — но Дерек упорно затыкал уши и делал вид, что ничего нет.
Он предпочёл бы всю жизнь делать вид, что там, за этой дверью, ничего нет.
Но реальность сложилась так, что либо он сам открывает эту дверь и смотрит Грэхарду в глаза — либо там, за этой дверью, у него теперь будет мёртвый Грэхард. И он, Дерек, так и проходит всю жизнь с этим трупом в своём сердце — и никогда, никогда никуда от него не денется, потому что мёртвые не воскресают.
И Дерек, рывком распахнув эту страшную дверь, зажмурившись, заорал в неё: «Ты только живи, придурок!»
Орать до Ньона было далеко; и теперь всё, чего хотелось Дереку — поскорее захлопнуть эту дверь обратно, припереть камнями и сбежать как можно дальше, чтобы никогда не слышать, стучится за нею кто-то или нет.
Ему было страшно. Он не знал, как жить теперь дальше. Он полагал, что всё теперь решено, и его водворение обратно в Ньон — это лишь вопрос времени, потому что ньонская разведка теперь буквально дышит ему в затылок. И на фоне этого чёрного, мучительного отчаяния страшнее всего была мысль, что он теряет — Райтэна, Кармидер, Олив и Илмарта, маленького Тогнара, Джея, каменный уголь, Лэнь и Магрэнь, карты, университетскую работу, все эти идиотские разговоры о погоде и…
Он мог бы бесконечно перечислять всё то, что стало его жизнью. Всё то, от чего в сердце его разгоралось самое яркое на свете солнце. Всё то, что делало его, просто Дерека — Деркэном Анодаром, анжельским учёным, предпринимателем и политиком.
Тут Дереку подумалось, что он не должен был открывать ту проклятую дверь. Что, открывая ту дверь, он предал самого себя и всех тех, кому он стал дорог в Анджелии. И что больше других он предал Райтэна — искреннего, честного, смелого Райтэна, который…
Споткнувшись, Дерек встал посреди дороги.
— Ну что там ещё?.. — вяло поинтересовался Райтэн, уныло запихивая руки в карманы. Хотя, казалось бы, отец простил