любви Дуне и, «поняв всё превратно», обвинила во всём гувернантку, даже по лицу ударила, выгнала из дома, опозорила её на всю округу, а затем, когда Свидригайлов во всё признался и показал письмо к нему Дуни, где истина устанавливалась, Марфа Петровна с такой же неуёмной горячностью взялась ездить по домам, читать вслух письмо и славить добродетель бывшей гувернантки.
Из рассказа-исповеди Свидригайлова Раскольникову выясняется, что он женился на Марфе Петровне (некрасивой и на пять лет старше его) из-за денег — она его «из долгов выкупила», постоянно её изменял, «сенных девушек» она вполне терпела, но вот к гувернантке ревность побороть не смогла. Вскоре после «реабилитации» Авдотьи Романовны Марфа Петровна нашла её жениха, своего дальнего родственника Лужина, и тут же следом умерла при загадочных обстоятельствах — не то от побоев мужа, то ли от отравления. В завещании она упомянула Авдотью Романовну Раскольникову «тремя тысячами», которые впоследствии очень помогли ей в трудную минуту. А Свидригайлову супруга-покойница взялась приходить в виде привидения наряду с покойным лакеем Филиппом, которого Свидригайлов в своё время довёл до самоубийства…
В образе Марфы Петровны имеются отдельные штрихи, сближающие её с М. Д. Достоевской: например, привычка жены Свидригайлова настойчиво напоминать ему о необходимости завести часы имеет нечто общее со страстью первой жены Достоевского, самолично заводившей настенные часы до упора, до разрыва пружины… Существует мнение, что имя Марфы Петровны восходит к евангельской Марфе, и тогда стоит вспомнить, что у Марфы есть сестра по имени Мария. Иисус Христос, остановившись в доме Марфы и заметив разительную разницу между сёстрами в отношении к жизни, сказал: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё» [Ев. от Луки, гл. 10, ст. 41–42]. Видимо, создавая образ жены Свидригайлова, Достоевский помнил-вспоминал свою первую жену, и как бы соединил их именами родных евангельских сестёр, подчеркнув именно именем Марфа как раз то, что не нравилось ему в реальной Марии Дмитриевне — её «забота и суета о многом» в ущерб «благой части».
Семён Сидорович (Рябой)
«Подросток»
Мошенник, «конкурент» Ламберта, который вошёл с ним в сговор, чтобы шантажировать генеральшу Ахмакову. Повествователь (Аркадий Долгорукий) видит его впервые во время их «делового» свидания-совещания с Ламбертом в ресторане: «Тот “рябой”, которого почему-то так боялся Ламберт, уже ждал нас. Это был человечек с одной из тех глупо-деловых наружностей, которых тип я так ненавижу чуть ли не с моего детства; лет сорока пяти, среднего роста, с проседью, с выбритым до гадости лицом и с маленькими правильными седенькими подстриженными бакенбардами, в виде двух колбасок, по обеим щекам чрезвычайно плоского и злого лица. Разумеется, он был скучен, серьёзен, неразговорчив и даже, по обыкновению всех этих людишек, почему-то надменен. Он оглядел меня очень внимательно, но не сказал ни слова, а Ламберт так был глуп, что, сажая нас за одним столом, не счёл нужным нас перезнакомить, и, стало быть, тот меня мог принять за одного из сопровождавших Ламберта шантажников. <…> Он держал себя высокомерно, был зол и насмешлив, тогда как Ламберт, напротив, был в большом возбуждении и, видимо, всё его уговаривал, вероятно склоняя на какое-то предприятие…»
Помощники-подельники Ламберта Андреев и Тришатов перешли служить к Рябому. И, в конце концов, именно Рябой сорвал план Ламберта: известил жениха Ахмаковой барона Бьоринга «о предстоящем злоумышлении», ибо «он почитал благодарность Бьоринга гораздо вернее фантастического плана неумелого, но горячего Ламберта и почти помешанного от страсти Версилова».
Семён Яковлевич
«Бесы»
Юродивый. Хроникёр Г—в в главе «Пред праздником» описывает «экспедицию», каковую городской бомонд под предводительством Лизаветы Николаевны Тушиной совершил к городскому блаженному, обитающему в доме купца Севостьянова: «…во флигеле, вот уж лет с десять, проживал на покое, в довольстве и в холе, известный не только у нас, но и по окрестным губерниям и даже в столицах Семён Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий. Его все посещали, особенно заезжие, добиваясь юродивого слова, поклоняясь и жертвуя. Пожертвования, иногда значительные, если не распоряжался ими тут же сам Семён Яковлевич, были набожно отправляемы в храм Божий и по преимуществу в наш Богородский монастырь; от монастыря с этою целью постоянно дежурил при Семёне Яковлевиче монах. <…> Комната, в которой принимал и обедал блаженный, была довольно просторная, в три окна, и разгорожена поперёк на две равные части деревянною решёткой от стены до стены, по пояс высотой. Обыкновенные посетители оставались за решёткой, а счастливцы допускались, по указанию блаженного, чрез дверцы решетки в его половину, и он сажал их, если хотел, на свои старые кожаные кресла и на диван; сам же заседал неизменно в старинных истёртых вольтеровских креслах. Это был довольно большой, одутловатый, жёлтый лицом человек, лет пятидесяти пяти, белокурый и лысый, с жидкими волосами, бривший бороду, с раздутою правою щекой и как бы несколько перекосившимся ртом, с большою бородавкой близ левой ноздри, с узенькими глазками и с спокойным, солидным, заспанным выражением лица. Одет был по-немецки, в чёрный сюртук, но без жилета и без галстука. Из-под сюртука выглядывала довольно толстая, но белая рубашка; ноги, кажется, больные, держал в туфлях. Я слышал, что когда-то он был чиновником и имеет чин. Он только что откушал уху из лёгкой рыбки и принялся за второе своё кушанье — картофель в мундире с солью. Другого ничего и никогда не вкушал; пил только много чаю, которого был любителем. Около него сновало человека три прислуги, содержавшейся от купца; один из слуг был во фраке, другой похож на артельщика, третий на причетника. Был ещё и мальчишка лет шестнадцати, весьма резвый. Кроме прислуги присутствовал и почтенный седой монах с кружкой, немного слишком полный. На одном из столов кипел огромнейший самовар, и стоял поднос чуть не с двумя дюжинами стаканов. На другом столе, противоположном, помещались приношения: несколько голов и фунтиков сахару, фунта два чаю, пара вышитых туфлей, фуляровый платок, отрезок сукна, штука холста и пр. Денежные пожертвования почти все поступали в кружку монаха. В комнате было людно…»
Посещение блаженного закончилось скандалом: сначала Лизавета Николаевна унизила прилюдно своего жениха Маврикия Николаевича Дроздова, заставив его войти к Семёну Яковлевичу и встать перед ним на колени, а затем, когда визитёры гурьбой поспешно покидали келью-комнату блаженного Семёна Яковлевича, фраппированные его «нецензурной» лексикой, Лизавета Николаевна пыталась в давке дать пощёчину Ставрогину — они несколько дней после скандальной сцены с пощёчиной Шатова и