мир с его зловонием, ракетами, полетами на Луну, кастратами, крикунами – лишь ничтожный пласт, который будет стерт как пыль, в то время как даже отблеск высшего Я – вечен и всеподавляющ. Но иное дело – просто «знать» это формально, другое дело – реализация внутри себя. Между ними – огромная пропасть, и перед этой пропастью может быть бессильна воля.
Я не удивлюсь, если «внутренний человек» Христа хохотал, когда Его вели на казнь, и там была обратная задача: заставить внешнего человека, т. е. Иисуса во плоти, искренне плакать и страдать во время комедии Голгофы, ибо без этого Дух не смог бы вочеловечиться. Перед тобой, как ты сам понимаешь, такая задача пока не стоит, но если «внутренний человек» появится, то обрати внимание на такую деталь-с: он должен быть так же холоден (холоден от непостижимой бездны, от которой Он произошел) и безразличен к тому, что происходит с тобой, как Игорем Дудинским, не только в горе, но и в радости[98].
И так далее в том же духе.
Вернувшись в Москву, Дудинский продолжил работу в Гостелерадио, а с началом перестройки получил должность ответственного секретаря общества «Знание». Полагаю, именно это мерцающее положение в обществе позволило Дудинскому одновременно присутствовать в самом похабном официозе и быть одним из самых безбашенных (его любимое словечко) публикаторов самиздата: его и копировальной машины стараниями увидели подпольный свет «Ориентация – Север» Гейдара Джемаля, первый посмертный сборник Леонида Губанова «Ангел в снегу» и, разумеется, «Шатуны» Юрия Мамлеева.
Широкая (и во многом скандальная) известность пришла к Дудинскому в 1990-е, когда он начал работать в таблоиде «Мегаполис-экспресс» и стал одним из самых ярких хроникеров светской жизни. При нем в газете вполне в духе времени объединились черты желтой прессы и арт-проекта. Фирменным знаком «Мегаполиса» стали крикливые, издевательские и в чем-то мамлеевские заголовки в диапазоне от «чернушных» («Школьники открыли вытрезвитель», «Бомжи льют кровь в боях за город», «Летов в утробе подхватил радиацию») до поистине метафизических («Язычники нарисовали электрического бизона», «Родину-мать можно носить в кармане»).
В апреле 2008 года в газете «Московский корреспондент» вышла статья о свадьбе президента Владимира Путина и гимнастки Алины Кабаевой, после которой издание было закрыто. Впоследствии Дудинский, занимавший в таблоиде пост заместителя главного редактора, признался, что был одним из авторов материала[99]. Но хорошим штрихом к общему портрету Игоря Ильича служит не этот секрет Полишинеля, а то, в каких выражениях он отрицал свою причастность к скандалу в дни, когда решалась судьба «Москора»:
О том, что на редколе все выпивали и придумали эту новость, – это полный бред, придумал это Лева Рыжков, мразь и редакционная крыса (так и напишите), который подставил своих товарищей. Он не то чтобы заслуживает пощечины, но заслуживает, чтобы его под гусеницы танка положили[100].
Надо ли говорить, что в «Московском корреспонденте» никогда не числился сотрудник Лев Рыжков, чьим именем была подписана та самая статья.
Репутацией Игорь Ильич особо не дорожил – по крайней мере репутацией среди широких масс, то есть «обывателей». Так, он с удовольствием участвовал в процессе превращения в фарс суда над Евгенией Васильевой, фигуранткой дела о масштабных хищениях в Министерстве обороны Российской Федерации. Тогда Васильева откровенно издевалась над возмущенной общественностью: находясь под домашним арестом, она записывала песни, снимала на них клипы и рисовала картины. Игорь Дудинский формально числился ее консультантом и с удовольствием рассказывал прессе о феноменальном художественном даровании Васильевой. Ее в итоге приговорили к пяти годам колонии, из которых Васильева отсидела считаные дни, моментально получив постановление об условно-досрочном освобождении.
Если бы меня попросили описать Игоря Ильича одной образной фразой, я бы выполнил эту просьбу так: больше всего Игорь Ильич напоминал долларового миллионера, который вышел на Тверской бульвар, облаченный в ростовую куклу розовой крысы, чтобы попытаться продать какому-нибудь прохожему собственноручно написанную репродукцию картины Кандинского.
Когда вышел «Остров», я учился в школе, и нас всем классом повели на него вместо урока истории. Фильм я помню весьма о[б]рывочно, но очень хорошо помню, что рядом со мной сидел мальчик из многодетной православной семьи и на весь зал кинотеатра «40-й Октябрь» два часа беспрерывно орал матерные частушки. До сих пор я так и не понял, что это было, но чувствую, что мне это еще предстоит осознать.
Такой комментарий я однажды оставил к посту Игоря Ильича, посвященному величию фильма Павла Лунгина «Остров». Он в ответ поставил этому комментарию лайк, известный русскоязычным пользователям фейсбука под названием «Мы вместе».
Дудинский не был «последним из Южинского», зато он был первым человеком, которому позвонил Мамлеев, вернувшийся в Россию почти через двадцать лет после отъезда в эмиграцию.
* * *
С Игорем Ильичом мы встречаемся в его квартире неподалеку от Даниловского рынка. Стены заполнены картинами явно мистического толка и самых невероятных красок. Здесь же – несколько православных икон, на полу разбросаны детские безделушки, куклы, фантики, наклейки (у Игоря Ильича маленькая дочь София), а на комоде лежит толстая тетрадь, густо исписанная телефонными номерами. Ее «последний тусовщик оттепели», как прозвал Дудинского канал «Культура», время от времени берет в большие ладони и с явным удовольствием перелистывает страницы, указывая, какие номера должны появиться и в моей телефонной книжке.
В жизни голос у него удивительный: говорит он будто тихо и хрипло, но при этом совершенно стройно и отчетливо.
– Смотрю, интересуется сейчас молодежь Мамлеевым, – начинает Игорь Ильич.
– Как думаете почему?
– Мир-то в тупик зашел материалистический, – с ходу отвечает Дудинский. – Хочется чего-то идеалистического, мистического, анархического. Но я все равно не могу понять, что ваше поколение видит в Мамлееве. Ваш психотип совсем другой. Тип, описанный в «Московском гамбите», – это одержимые люди, которые жили идеей потустороннего. Тот свет для них был выше, чем этот свет. Они мерили все тем светом, своими фантазиями, своим бредом, а на этот свет смотрели как на нечто вторичное. А сейчас у людей, мне кажется, оборваны все нити, связывавшие их с романтическим миром, в котором купался Серебряный век. Но молодые видят в Мамлееве что-то мистическое…
– Сатанизм, – естественно, вырвалось у меня.
– На Южинском очень не любили слово «сатанизм». Во-первых, там был Генмих, Геннадий Михайлович Шиманов, абсолютно православный ортодокс, до фанатизма преданный церкви – до того, что даже пеленки ребенку-младенцу только в святой воде стирал. Эти люди были экстатичные романтики, каждую идею доводили до конца, до абсурда.
Игорь Ильич на секунду