ни хотелось видеть обратное, в ранней мамлеевской прозе очевидна психиатрическая и физиологическая, а вовсе не «божественная» основа неадекватных поступков его странных героев.
Во-вторых, наблюдение Реди впечатляет меня тем, что в нем содержится весьма показательная ошибка, которую легко мог бы допустить даже читатель, для которого русский язык является родным. Исследователь ошибочно приписывает «метафизическую оптику» полуродственнице Марье, тогда как в действительности она принадлежит совсем другому персонажу. Да простит меня читатель за навязчивость, но придется вновь обратиться к той же сцене:
Марья шушукалась с Бесшумовым. И опять откуда-то появилась черненькая старушка с круглыми глазами. Она говорила, что ничего, ничего нету страшного ни в том, что у Андрюшеньки исчезли руки, ни в том, что его мать умерла…
– Ничего, ничего в этом нету страшного, – твердила она.
Но в ее глазах явственно отражался какой-то иной, высший страх, который, однако, не имел никакого отношения ни к этому миру, ни к происшедшему. Но для земного этот мрак, этот страх, возможно, был светом. И, выделяясь от бездонного ужаса в ее глазах, этот свет очищал окружающее[86].
Немудрено, что от британского исследователя ускользнуло появление черненькой хармсовской старушки, ведь, как отметил анонимный критик, спрятавшийся за псевдонимом Феникс Хортан, мамлеевские герои «не подростки, не дети, не матери. Они не имеют ни возрастных, ни семейных особенностей. У них нет четко выраженных социальных черт, поскольку за фальшивками навеш[а]нных автором штампов просматриваются образы, литературно идентичные друг другу»[87].
К слову, детей у четы Мамлеевых не было. «Бог не дал», – говорит Мария Александровна. «Кто знает, вдруг еще будут», – добавлю от себя я.
* * *
Затрещина была такой силы, что на несколько секунд в глазах потемнело.
– Доставай бугатыря, показывай, – повторил Жарок.
Тупые глаза его не выражали ничего: ни ненависти, ни злобы, ни даже угрозы. Абсолютно пустыми были не только глаза хулигана, но все его лицо, похожее на вспотевшую маску. Это и напугало Юру больше всего. Он понял, что никогда еще в жизни ему не было так страшно.
– Покажи бугатыря, – настаивал Жарок. В голосе его вместо безразличного требования вдруг появились какие-то умоляющие нотки, будто от вопроса демонстрации Юриного богатыря зависели его шестнадцатилетняя жизнь и ее ровесница-смерть.
Юра сдался. Спустив штаны, он дал Жарку посмотреть на белый безволосый член, на свежем лесном воздухе сжавшийся до совсем детских пропорций. Взгляд Жарка выпучился, углы длинных тонких губ заострились, устремившись вниз. Он расстегнул ширинку и вытащил наружу своего «богатыря» – по-взрослому коричневого, с белыми припухлостями жировиков на яйцах.
– От такой-та уот дожжен быть, – деловито сказал Жарок.
Все так же молча он опустился на колени и начал водить взад-вперед тазом и членом, будто насилуя воздух. Член его рос и твердел с каждым коротким движением.
– От такой-та дожжен быть, – бубнил Жарок, глядя прямо в глаза Юре Мамлееву, но слова, произнесенные его ртом, возвращались обратно, разрезая череп, покрытый по-младенчески голой кожей. Юра чувствовал, как эти слова стучались о стены пустого черепа Жарка и отлетали уже в его, Юрину, голову.
Юре перестало быть страшно. Гипнотизирующие мысли хулигана по прозвищу Жарок, облик его бурого члена, общая бессмысленность его глаз и лица примирили Юру с тем, что его, одиннадцатилетнего отрока, сперва заманили, а затем утащили в лесопарк на окраине Пензы, куда его и мать эвакуировали по протекции родственников из благонадежного ответвления рода Романовых-Мамлеевых.
Юрины глаза снова начали видеть. Он рассмотрел, что его окружили пятеро или шестеро подростков, отцы которых еще не вернулись или уже не вернутся с фронтов Великой Отечественной войны.
– Шлем с бугатыря сыми, – прошептал Жарок.
Хранившие молчание головы загалдели. Юра перестал понимать, что от него требуется.
– Сыми шлем-та, мыленький, – все твердил свое непонятное затвердевший Жарок.
– Жарок, – подал кто-то голос. – Да у него детская боязнь открывать залупу. Хай роман лучше толкнет, и то дело.
– Хай роман тоукает, – прошептал себе под нос Жарок. – Хай роман тоукнет.
Глаза его завращались по двум орбитам; казалось, что у хулиганствующего подростка начинается припадок. Остальные взялись нервно одергивать полы безразмерных ватников. «Толкай роман», – изрек наконец вслух Жарок, подтягивая к жилистому пузу почти твердые от грязи штаны.
Юра очнулся как от щелчка по лбу. Возможно, это и был щелчок по лбу. Он понял, что у него вдруг возникла возможность уйти целым, невредимым и даже не сильно избитым. Сделав глубокий вдох, он высказался:
– Сейчас вам чего-нибудь расскажу, дайте подумать.
В ответ на сырую землю лесополосы попрыгали плевочки густой желтой подростковой слюны. Местами проглядывались мелкие кусочки табака.
– Значит, так, – изволил толкать роман Юрка Мамлеев. – Моряки плыли на подводной лодке…
– Какие такие муряки? – нахмурился Жарок.
– Наши, советские, – ответил Юрка. – Советские моряки плыли на подводной лодке.
Хулиганы захохотали, наблюдая целиком помрачневшую морду Жарка. Всем, кроме, кажется, Юрка было известно, что Жарок уже с полгода не получал известий от отца с морфлота, а недавно наловчился насиловать мачеху. Сперва это вышло в полусне и как будто почти естественно, однако со временем, научившись совершению этого акта в извращенных манерах, Жарок все больше тревожился: вдруг батя живой и еще не дай Бог вернется и все обнаружит. На этот случай Жарок раздобыл крепкий нож, который отныне всегда держал при себе.
– Советские моряки плыли на подводной лодке. Они отважно пересекали Берингов пролив. По воде плыли льдины, непрерывно гаркали чайки… – Юрка замешкался, но молчать было нельзя, поэтому он добавил еще несколько слов: – Непрерывно гаркали чайки и какие-то другие морские птицы. И плыли в сторону Норвегии…
Ребята, которые вовсе не были ребятами, а были хулиганами, будто отлитыми из чугуна, начинали заметно скучать. Юркина кожа вся взмокла и стала неприятно теплой, как только что родившийся котенок. Мозги его подчеркнуто закипели, в животе появилась некоторая свинцовая тяжесть. Молчать было нельзя.
– Моряки плыли на подводной лодке и пили водку. Вдруг появился вурдалак, всех убил, выпил водку и уплыл. Конец.
Жарок сплюнул и грозно посмотрел на Юрка, пока остальные пытались засмеяться. Он схватился за штаны и чуть их приспустил, выпустив наружу ржавые волосы. В таком виде он зашел за спину к Юрку, чье мягкое лицо с сахарно-красными щеками сжалось в кожано-мясное подобие плевка слюны. Раздался глухой, но отчетливый хлопок: чугунный хулиган ударил по круглой Юркиной заднице так, что толком не зашнурованный ботинок слетел с ноги Жарка, сделал в воздухе несколько медленных сальто, приземлился на затылок упавшего лицом в лужу Юрка и как-то жалко свалился рядом. Вот это уже взаправду развеселило «странных, разных, интересных,