то, что говорилось в пророчествах»[91].
Чуть больше места в своих мемуарах Юрий Витальевич отвел не самому очевидному событию из советского детства своих современников – маршу пленных немецких солдат, который торжественно провели в Москве 17 июля 1944 года. «Сегодня по Москве вели 56 700 пленных немцев и в том числе несколько генералов. Было специальное предупреждение милиции с указанием необходимости воздержаться от каких-либо эксцессов. Их таки и не было, но народу было масса, бежали толпы мальчишек. Многие ездили специально смотреть на это действительно довольно занятное зрелище»[92], – сухо описывает произошедшее советский инженер и дайарист Сергей Юров.
Менее сдержан актер и режиссер Николай Мордвинов, также ставший свидетелем этого причудливого шествия:
Сегодня мимо нашего дома провели тысяч десять пленных немцев… Рослые все, черти… сильные, но грязные, оборванные и даже без обуви некоторые…
Ненависть, смешанная с жалостью…
Противная славянская мягкость…
Хотелось бросить буханку хлеба… «На, жри…»[93]
Гневно-презрительное отношение Мордвинова разделяет еще один очевидец позорного парада, генетик Николай Дубинин:
С чувством отвращения я смотрел на эту серую реку плененных гитлеровцев, текущую бесконечным медленным потоком по Садовому кольцу Москвы. Давно ли немецко-фашистское командование обращалось к ним с такими словами:
«Солдаты! Перед вами Москва. За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдитесь по ее площадям. Москва – это конец войны. Москва – это отдых. Вперед!»
Они хотели надругаться над Москвой, предать ее позору, отдать ее на разграбление. Они хотели пролить в Москве реки крови.
И вот настало время, когда по Москве пошли эти «непобедимые» дивизии фюрера, но они вошли в Москву совсем не так, как им обещал фюрер. Они шли, склонив головы, потеряв свое обличье мировых разбойников и свои надежды на тысячелетний рейх, зная, что Гитлер и фашизм стали на край пропасти. Советские армии наступали[94].
Событие это и правда было, судя по всему, скорее печальным, нежели историческим: тысячи пленных, кое-как одетые, не особо сытые, а многие и увечные, прошлись нестройными шеренгами по улицам Москвы – унижение, безусловно, заслуженное, но не имевшее какого-то серьезного значения помимо рядовой военной агитации. Тем удивительнее, что этому случаю в мемуарах Мамлеева отведено пусть и немного, но едва ли не больше места, чем воспоминаниям о родной матери. Исказившись в волнах памяти, оно удостоилось от Юрия Витальевича такого малодостоверного описания:
Выбежало смотреть много людей – мальчишек, девчонок и взрослых. Пленные шли колоннами, народ глазел на них, но не агрессивно. Какой-то мальчишка подбежал вплотную к колонне и закричал:
– Гитлер капут!
И неожиданно немец из колонны выкрикнул:
– Зер гут!
Я видел, как на него бросил взгляд идущий сзади – это был взгляд глубинного фанатика. Я тоже всматривался в лица, и мне казалось странным, что эти люди, с которыми мы воевали, – люди как люди, некоторые красивые, даже добродушные, другие явно злые. Часть была в понуром состоянии, а часть, наоборот, в оживленном… Эти вторые, видимо, были рады тому, что они выжили в этой смертоубийственной войне. Я удивлялся, что эти довольно обычные люди могли превратить в пепел Москву, здания, людей, уничтожить все то, чем я жил, чем был окружен, смести всю мою реальность… Они проходили и проходили, мерным шагом, как-то спокойно. И, видимо, только у самых фанатичных внутри горел сжигающий их самих огонь ненависти. Остальные, как мне казалось, были рады[95].
Пройдет год – и для подростка Мамлеева парады калек станут частью повседневности. С фронта вернутся десятки тысяч изувеченных, рядом с которыми Юрочке Мамлееву придется жить, пока в силу не вступит закон «О мерах борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами». Это произойдет 23 июля 1951 года. Через два года умрет Сталин, а еще через два – Юрина мама Зинаида Петровна. Сам же Юрий Мамлеев, незаметно проскочив через пятилетку Лесотехнического института, давшего ему диплом инженера лесного хозяйства[96], вдруг обнаружит себя антиобщественным, паразитическим элементом, что живет по адресу: Москва, Южинский переулок, дом 3.
III. На Южинском
Известный ныне кружок писателя Юрия Мамлеева в Южинском переулке включал безвестных ныне людей.
Николай Митрохин. Советская интеллигенция в поисках чуда
Все было готово, но пока никто не пришел. Мамлеев ходил туда-сюда между двумя молчащими и почти пустыми комнатами. Пыль и сор скрипели под его ботинками, из пола лезли какие-то щепочки. Подняв одну, он спрятал ее за губу, послюнявил, сплюнул. Прокрался в коридор, к «Вестям с того света», стенгазете Ковенацкого, посмотрел на давно выученные наизусть изгибы пухлого женского тела в чулках – голых женщин он почти всегда одевал в одни лишь высокие чулки, если, конечно, действие непристойной сценки происходило не в бане: в таких случаях женщины оказывались целиком голые и от полной своей обнаженности немыслимо растолстевшие, лоснящиеся.
Мамлеев схватил руками свой большой рыхлый живот, напоминающий коричневый овощ, помял его у основания, удовлетворенно чихнул и для разнообразия прочитал стихотворение, которым сопровождался портрет женского тела:
Вот весна пришла опять,
Расцвела природа.
Снова некого обнять
В это время года.
Скоро стану все равно
Лысым как коленка.
Жизнь похожа на кино
Студии Довженко[97].
Хотя никто за ним не наблюдал, он сделал вид, будто смеется, но тут же переменился в лице, как будто разозлясь. Мамлееву хотелось пива, водки и вина, причем именно в этой последовательности и в равных количествах, а друзья и тому подобные гости все не шли, несмотря на то что уже смеркалось и даже советские соседи по бараку начинали подленько, тайком пьянствовать, уютно громыхая бутылками и стаканами. Естественно, без гитары или хотя бы патефона: всякая музыка в этом советском доме пользовалась неблагонадежной славой. Размышляя об этом, Мамлеев смотрел, как лучи солнца скользили по переулку и были не такими уж отвратительными, однако у хозяина двух комнат на душе было не весело и не печально, он скорее не мог определиться, чего теперь хочет сильнее: выпить побольше самых разных напитков или убить жильцов дома.
Чтобы хоть чем-то заняться, он принялся искать спиртное, хотя прекрасно знал, что ничего подобного в квартире его не