«Зала не могла вместить и десятой доли энтузиастов, имевших возможность дать двадцать пять рублей за вход; но европейское имя С—ца, его увенчанная лаврами старость, неувядаемая свежесть таланта, слухи, что в последнее время он уже редко брал в руки смычок в угоду публике, уверение, что он уже в последний раз объезжает Европу и потом совсем перестанет играть, произвели свой эффект. Одним словом, впечатление было полное и глубокое…» Отчиму
Неточки Незвановой, спившемуся музыканту
Ефимову, пригласительный билет на концерт заезжей знаменитости прислали
князь Х—ий и
Б. Гениальная игра С—ца стала последней каплей, сгубившей Ефимова: он понял окончательно, что сам он не гений и сгорел — помешался, заболел горячкой и умер.
Возможно, С—ц назван так по ассоциации с именем знаменитого чешского скрипача и композитора Иоганна Стамица (1717–1757), имя которого упоминается в «Серапионовых братьях» Э. Т. А. Гофмана (1819–1821; русский перевод — 1836).
С. Павел Михайлович
«Попрошайка»
Заглавный герой. «Я знал одного любопытного попрошайку, — характеризует его рассказчик. — Это покойный С. Его иные помнят. Человек был умный, скромный, знавший себе свою цену, имевший свой особый, довольно любопытный род собственного достоинства и постоянно умевший водить знакомство в кругах несколько высших его собственного общественного положения. Между прочим, я заметил, что он умел отлично выпрашивать. Чего другой ни за что бы, кажется, не добился, то для него делали…» Павла Михайловича можно отнести к разряду героев-приживальщиков типа Ползункова из одноимённого рассказа, но приживальщика хорошего тона, который заботится, чтобы его не читали приживальщиком. И одновременно С. — «психолог», «мастер тянуть жилы» из собеседника и в этом плане близок к таким героям, как: Фома Опискин («Село Степанчиково и его обитатели») или Лебедев («Идиот»). Фабула рассказа построена на том, как этого С. один знакомый попросил достать от славившегося своей неприступностью и несговорчивостью генерала NN. нужную рекомендацию. С., сыграв на скупости генерала и предварительно напугав его перспективой займа крупной суммы денег, выпросил требуемую рекомендацию в четверть часа.
Самсонов Кузьма Кузьмич
«Братья Карамазовы»
Купец, «покровитель» Аграфены Александровны Светловой. Когда Грушеньку обманул и бросил польский «офицер» Муссялович, её «подобрал» богатый купец Самсонов, привёз в Скотопригоньевск, поселил у своей родственницы Морозовой. За четыре года, что прошли с тех пор, о Грушеньке много чего говорили, но в одном «все были убеждены: что к Грушеньке доступ труден, и что кроме старика, её покровителя, не было ни единого ещё человека, во все четыре года, который бы мог похвалиться её благосклонностью». И далее о Самсонове: «Больной Самсонов, в последний год лишившийся употребления своих распухших ног, вдовец, тиран своих взрослых сыновей, большой стотысячник, человек скаредный и неумолимый, подпал однако же под сильное влияние своей протеже, которую сначала было держал в ежовых рукавицах и в чёрном теле, “на постном масле”, как говорили тогда зубоскалы. Но Грушенька успела эмансипироваться, внушив однако же ему безграничное доверие касательно своей ему верности. Этот старик, большой делец (теперь давно покойник), был тоже характера замечательного, главное скуп и твёрд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без неё не мог (в последние два года, например, это так и было), но капиталу большого, значительного, он всё-таки ей не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить, то и тогда бы остался неумолим. Но отделил зато капитал малый, и когда узналось это, то и это стало всем на удивление. “Ты сама баба не промах, — сказал он ей, отделяя ей тысяч с восемь, — сама и орудуй, но знай, что кроме ежегодного содержания по-прежнему, до самой смерти моей больше ничего от меня не получишь, да и в завещании ничего больше тебе не отделю”. Так и сдержал слово: умер и всё оставил сыновьям, которых всю жизнь держал при себе наравне как слуг, с их женами и детьми, а о Грушеньке даже и не упомянул в завещании вовсе. Всё это стало известно впоследствии. Советами же как орудовать “своим собственным капиталом” он Грушеньке помогал не мало и указывал ей “дела”. Когда Фёдор Павлович Карамазов, связавшийся первоначально с Грушенькой по поводу одного случайного “гешефта”, кончил совсем для себя неожиданно тем, что влюбился в неё без памяти и как бы даже ум потеряв, то старик Самсонов, уже дышавший в то время на ладан, сильно подсмеивался. Замечательно, что Грушенька была со своим стариком за всё время их знакомства вполне и даже как бы сердечно откровенна, и это, кажется, с единственным человеком в мире. В самое последнее время, когда появился вдруг с своею любовью и Дмитрий Фёдорович, старик перестал смеяться. Напротив, однажды серьёзно и строго посоветовал Грушеньке: “Если уж выбирать из обоих, отца аль сына, то выбирай старика, но с тем, однако же, чтобы старый подлец беспременно на тебе женился, а предварительно хоть некоторый капитал отписал. А с капитаном не якшайся, пути не будет”. Вот были собственные слова Грушеньке старого сластолюбца, предчувствовавшего тогда уже близкую смерть свою, и впрямь чрез пять месяцев после совета сего умершего…»
Повествователь, «похоронив» здесь благодетеля Грушеньки, в следующей книге восьмой первую главу озаглавливает «Кузьма Самсонов», возвращается вновь в недавнее прошлое своих героев и показывает-представляет купца читателю в сцене встречи-диалога с Дмитрием Карамазовым во всей «красоте». Мите вздумалось выпросить у Кузьмы Кузьмича три тысячи, дабы спасти и себя, и Грушеньку, а тот лишь посмеялся над ним, дав вместо денег издевательский совет обратиться к Лягавому. Именно в этой главе обрисован дом, в котором проживал этот персонаж, даны штрихи внешности и характера, наглядно характеризующие его натуру: «Дом этот был старый, мрачный, очень обширный, двухэтажный, с надворными строениями и с флигелем. В нижнем этаже проживали два женатые сына Самсонова со своими семействами, престарелая сестра его и одна незамужняя дочь. Во флигеле же помещались два его приказчика, из которых один был тоже многосемейный. И дети и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним, и которая в определённые часы и в неопределённые зовы его должна была каждый раз взбегать к нему на верх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою. Этот “верх” состоял из множества больших парадных комнат, меблированных по купеческой старине, с длинными скучными рядами неуклюжих кресел и стульев красного дерева по стенам, с хрустальными люстрами в чехлах, с угрюмыми зеркалами в простенках. Все эти комнаты стояли совсем пустыми и необитаемыми, потому что больной старик