старше и считал, что я мало подхожу по своему уровню развития для дружбы с ним. Он мог быть или другом или воспитателем, каким стал для тебя, мальчишки — лесника и чернорабочего в его усадьбе. А я в воспитателях не нуждался никогда. Хотя я очень уважал его. Талантливый, хотя и гордец неимоверный. Но ведь выдали его, а не меня. Кто? Да мало ли бывает вокруг предателей, маскирующихся под друзей. Мой тесть защищал себя, свой род от мести людей из Коллегии управителей. А в отношении твоего отца-кормильца вёлся обычный допрос. Я выяснял, что он знал, а что не знал. Простонародье далеко не так глупо, как думают иные аристократы. Уж мне ли не знать, если у меня целая толпа детей от простолюдинок. Что же, они все тупые животные? Нет, конечно. Одному тебе не повезло. Ты родился слишком рано, я и сам ничего не соображал тогда, не вызрела во мне ещё мужская ответственность за потомство. Так что твой приёмный родитель не мог быть на меня в обиде, поскольку я всего лишь выполнял свои обязанности, допрашивая его, как и прочих. Я выполнял приказ. Только и всего».
«Я тоже пришёл всего лишь выполнить свою работу. У меня тоже приказ. Ты всю жизнь с ненавистью дышал в спину того, кто стоял впереди тебя. И вот ты добился того, что перед тобой никого нет. Ты вошёл в Коллегию Управителей. А кто сзади тебя? Там точно такой же, как ты когда-то, сопит в твою спину и ненавидит тебя за то, что ему приходится дышать не вольной грудью, что ты запираешь ему дыхание, да и сам неограниченный простор. Он ждал слишком долго, и вот твой час наступил. Не я, так пришёл бы другой, а уж он не был бы озабочен тем, чтобы тебе умереть без муки. Ты как отец дал мне, объективно прекрасную, но лично для меня мучительную жизнь, я же как сын, пусть и отвергнутый, дам тебе лёгкую смерть. Надеюсь, я отработал твои грехи, а уж ты замолви за меня словечко перед лицом Надмирного Отца, если Он захочет общаться с тобой в своей Надмирной Пустоте», — так я ему ответил. И какое совпадение, что через короткий промежуток времени он перестал дышать. Он повалился в ту самую сочную траву в личной роще, где когда-то позволял себе совать свой твёрдый и отвязанный от всякого порядочного человеческого чувства наконечник в подростка — сироту, мою будущую мать. Да и мало ли в кого ещё. За всю мою жизнь единственный человек, кого я искренне любил, кто видел во мне эту возможность — стать мне человеком, кто беседовал со мной и пытался развить мой тёмный ум, был Виснэй Роэл — твой отец. Теперь ты знаешь, что Ал-Физ его не убивал, как думала твоя мать.
— А кто?
— Какая теперь разница. Поэтому я и полюбил тебя, что вначале пожалел, а потом привык за тобой следить, оберегать и уж после… Да что теперь, когда в наше небо вторглись чужаки, и один из них забрал себе то, что не ему предназначено.
— Думаешь, что тебе я и предназначена? Неужели ты думаешь, что я смогла бы…
— Смогла бы, — он встал, закрыв собою узкую нишу окна. Освещённый сзади сиянием спутника, очерченный синим мерцающим контуром, он казался зловещим призраком, а может, и был им. — Ради тебя я смог бы стать другим человеком. Я отдаю себе в этом отчёт. Но теперь-то, конечно, уже нет. Не хотел я тебе говорить, не в моих это интересах, но скажу только ради того, чтобы устранить из тебя горький привкус, присутствующий всегда на дне твоей любви к другому. Не ради него! Ради тебя, чтобы душа твоя не пропиталась этой горечью уже непоправимо, и не помутнел бы никогда прозрачный дом твоей души. Чтобы ты не теряла самоуважения к себе. А душа она всегда глубже нашего дневного ума. И моё невыгодное для меня благородство — доказательство моей бескорыстной любви к тебе. Я хочу обладать женщиной сладкой и чистой от примесей горечи, чему и способствуют горькие мысли. Ты нужна мне светлой, какой была в то утро… Помнишь? Когда я вернул тебе утерянный браслет… — и он ловко и незаметно снял с запястья Нэи подарок Рудольфа, молниеносно спрятав его в карман штанов. Не из-за жадности, а как знак того, что рано или поздно она окажется в его власти.
Нэю тянуло в сон, его монотонная и слишком затянувшаяся речь убаюкивала.
— Подземный оборотень не убивал твоего брата. Если бы такое случилось, ты бы никогда не смогла его любить. А ты любишь, потому что душа глубже дневного ума, как я и говорил тебе. В ту ночь, уже под утро, я получил его экстренный вызов к месту у того самого дома, где ты и жила в те прежние времена. У меня была и есть тайная связь с ним. Я прибыл туда, но его не было нигде. Я вошёл внутрь двора, где был ваш забавный бассейн с источником питьевой воды. И там я увидел, как твой брат пил воду, ловя губами холодную струю. Он тоже увидел меня, а смотрел так, как будто не видел. Он сильно был взволнован. Вокруг него валялись какие-то свертки, бутыли и фрукты — всё вперемежку. В отдалении я увидел оружие. Он испуганно схватил его и стал пихать в место, где обычно на поясе крепится кобура для оружия, но там ничего не оказалось. Кобура валялась чуть в стороне с оборванным креплением.
«Ты чего тут»? — спросил он, узнав меня, а он знал меня давно, как и тот красавчик — его дружок Реги-Мон. Я не знал, что ответить. Но в тот миг опять завибрировала связь на моём запястье — срочный сигнал от Рудольфа. Я активировал наушник, а он невнятным заторможенным голосом сказал, что не понимает куда заехал, после чего связь прервалась. Я оставил твоего брата, поскольку был он цел и невредим по виду, а тогда я и понятия не имел, что произошло совсем недавно между ними, и ринулся искать Рудольфа, поняв, что это с ним случилось что-то плохое. Я нашёл его спустя немалое время возле того самого парка, ты знаешь где, когда он, придя в себя сообщил мне, где находится. Как он смог туда доехать, я не знаю. А потом уж узнал, что твой брат убит. Но я-то видел его живым уже после ранения Рудольфа и после того, как