другом человечества.
Мужская рука бережно гладила её по ажурным, заляпанным растительным маслом и цветными соусами, чулкам. Когда Нэя расталкивала ногами тарелки на столе во время приступа озорства, ноги перепачкались, но ни ей, ни Рудольфу не было до этого никакого дела.
— Сними, — потребовала она, отдавшись на волю невидимых рук, — они противно грязные.
И руки подчинились, столь же бережно стащив тончайшие шелковистые плетения с её ног. Стало совсем легко. Невидимка поочередно поцеловал её пальцы на обнажённых ногах, щекотно, и она засмеялась.
— Не бойся, — сказал свистящим шёпотом тот, кто сидел рядом, — я тебя не трону. Я только поглажу тебя, ни в чём другом у меня уже нет нужды. Я так одинок, так страшно и заслуженно одинок.
Нэя потрогала его голову, нащупала костяной выступ под причёской, удивляясь отсутствию страха и не имея ни малейшей памяти о том, как он сюда вошёл. Он поймал её руку, прижав к мягким губам. Они вовсе не были жёсткими, как в недавнем бреду.
«Хорошо, что я не вижу его лица», — подумала Нэя спокойно, заворожённая запредельным сиянием Корби-Эл. Мужчина сидел, обернувшись к ней, и спутник освещал его со стороны затылка.
— Чапос? Я тебя уже не боюсь…
— Если бы я захотел, я забрал бы тебя. Я знаю все тайные выходы отсюда. И твой Рудольф никогда не нашёл бы тебя. Но я не хочу. — Он сжимал её ногу выше колена, — Ты упругая, прекрасная, как будто время создано не для тебя, или вернее ты создана не для этого мира. Но я ещё дождусь своего часа. Когда тебе некуда будет деваться от одиночества, как и мне. Никогда настолько близко и отчётливо я не видел твоей сокровенной красоты. А ты, оказывается, не носишь нижнего белья, моя порочная скромница? Насколько же совершенно и тайное твоё сокровище, приглядно и притягательно, как и всё прочее, и я в своё время вкушу тебя. Надеешься, что тебя скрывает темнота? Но я обладаю способностью превосходно видеть и в более сгущённом мраке. Наследственность такая мне досталась от практически вымершей расы. Вернее будет, что они запустили процесс самоликвидации по собственному недомыслию, или же это было коллективное помутнение ума? При условии, что умом они обладали. Судя по охвостью нашей цивилизации, чем и является Паралея, разумники те ещё были… Жители же Паралеи остались как их имитаторы, в своё время перемудрившие своих захватчиков, притворились кроткими и смиренными, заползли в сердца и постели властных похотливцев, имея внешнюю красоту облика, усыпили бдительность наигранным тупоумием, а затем… А затем и сами деградировали, испив той же отравы из наследия древней и порочной цивилизации. Захват не привёл ко благу.
— Не стану я твоей никогда, и не дождёшься ты своего часа! — перебила его Нэя, не желая слушать его историческую быль — небыль. — Ал-Физ больше не сможет покровительствовать тебе. Он умер. — Нэя озвучила сведения, открытые Ифисой. Продолжая неконтролируемо смеяться, она ткнула ступнёй ему в лицо, и он, как любящая собака, лизнул её пятку, ловко захватив ногу рукой, — Я всегда и для всякой был господином, но я твой раб…
— Ты не нужен мне даже как раб, — сказала она ему. — И я почему-то точно знаю, что ты не посмеешь прикоснуться ко мне без моего позволения.
Длинный монолог из уст наваждения
— Кто сказал тебе о смерти Ал-Физа? — спросил он.
— Какая в том и тайна? В столице все о том знают. А что ты будешь делать теперь? И почему он тебе покровительствовал? Ты был его секретным агентом? Наймитом-ликвидатором его врагов?
— Стал таковым не по склонности ума и души, а потому, что этот властный негодяй поспособствовал тому… Он был моим отцом. Я задал ему вопрос, понимая его нелепость, но так произошло от вдруг возникшей, резанувшей до костей муки, когда я стоял лицом к лицу с ним. В далёкой юности я задавал такой же вопрос Надмирному Отцу, в которого верил, но никогда не получал ответа.
«Почему ты породил меня таким уродом»? — спросил я у биологического своего конструктора, которого случайно назвал тут отцом, ибо он им никогда не являлся. Отец — это понятие скорее духовное, ментальное, чем физиологическое. Какой отец есть у червя или у рыбы? Даже птицы, выкармливающие своих чад, лучше иных людей. Отец это тот, кто не только защищает и кормит, или учит повадкам выживания, а кто начертал иероглиф смысла, знак духа в уме ребёнка. «Ведь ты сам», — продолжал я, — «даже в зрелых годах вполне себе хорош. А моя мать, как говорил мне приёмный родитель, была тоже хороша, хотя и принадлежала к красноволосой расе. Их женщины необычны, да, но влекут ярко выраженной женственностью и магией своих глубоких глаз. Я и сам имел связь с такой девушкой. Она любила меня, да я, тупой болотный ящер, не ценил ничего. Да и как ценить, когда привыкаешь жить в среде, где отсутствует эта самая ценностная шкала. Ребёнка её отверг, как и ты меня». А он, Ал-Физ, что мне ответил?
«Ты обязан был своей жизнью отрабатывать мои ошибки, а не искать себе счастья. Счастье не для случайных выродков, каков ты и есть. Отцы грешат, дети расплачиваются. Это не я придумал. Я и так к тебе снисходил достаточно. Твоя мать родилась в пустынях, а там до сих пор живут одичавшие красноволосые и гребнистые люди. Они и передали твоей матери свою кровь, она родилась полукровкой, а ты вышел вылитый пустынный обитатель. Она, чудесная и притягательная в своей юности, работала в садах моего отца. От неё пахло цветами и ночным колдовством. Она не противилась, когда я задрал её подол, и мы утонули в сочных травах. Она сама пришла в ночную рощу, когда взошли спутники, едва я намекнул, что люблю гулять в одиночестве под сиянием далёких алтарей Надмирного Отца. И приходила всегда, когда я этого хотел. Я был слишком молод, совсем подросток, и мой отец выследил нас и сдал её в Департамент нравственности. Что я мог против него»?
Тут я сказал Ал-Физу: «Ты не считал меня сыном, поэтому и я могу не считать тебя отцом. Ты подверг лютому избиению человека, вырастившего меня, которого я считал родным».
«Это давняя история», — ответил он, — «я потому и сохранил ему жизнь, что узнал о тебе. А так, тебя выбросили бы в расщелину-пропасть в подземной тюрьме, как очень опасного свидетеля, поскольку я и сам состоял в заговоре и являлся по закону государственным преступником. Виснэй Роэл не являлся моим другом, поскольку был