– Ее вы можете вернуть себе хоть завтра, только пришлите сто ливров, – добавил гвардеец.
Проклиная Национальную гвардию на чем свет стоит, я поспешила покинуть Сент-Антуанскую заставу. Злость душила меня. Мне не жаль было экипажа, но как можно было смириться с унижением? И это они называют революцией! Да это наглый грабеж, разбой на глазах у всех.
У развалин отеля де-Турнель я даже обернулась и погрозила гвардейцам пальцем. Я не оставлю этих нахалов безнаказанными! Едва облачившись в военную форму, эта неотесанная чернь мнит, что ей все позволено! Слава Богу, у меня есть связи, и с их помощью эти гвардейцы узнают, что такое грабить женщин. Но как все-таки понять то, что Франсуа считает такое вопиющие беззаконие лучшим, чем Старый порядок?
А как они грязны и некрасивы, как сальны их волосы, как грубы от пьянки голоса, как неряшлива форма и как воняет от них дешевым табаком! Да и не только табаком… А их усы? Зачем таким грязным субъектам обременять себя усами?
Все, все в них вызывало у меня отвращение. Чернь, настоящая чернь, а никакое не третье сословие! Моя Дениза – принцесса по сравнению с ними.
Я шла по улице Тиксандери, освещенной кострами, вокруг которых топтались оборванцы. Мне становилось холодно, а из одежды я имела на себе только черное бархатное платье да отороченный золотом черный кашемировый шарф, наброшенный на плечи. Накрапывал дождь. Шляпка моя быстро промокла, и мокрые волосы прилипали к лицу. Лужи на мостовой увеличивались, и в моих туфлях начала чавкать вода. Ноги заледенели. Ни разу в жизни мне не приходилось брести ночью по парижским улицам… Квартал был такой бедный, что я не видела ни одного извозчика. Разозленная, я еще больше раздражалась, размышляя о революции. К чему они привели, эти бесчисленные бунты? К произволу гвардии и голоду? Франсуа просто безумен, поддерживая все это!
Было уже около полуночи, когда я, смертельно уставшая, промокшая до нитки и злая, добрела до Гран-Шатле. На набережной были такие огромнейшие лужи, что мне пришлось задуматься, как бы ловчее их перейти. Несмотря на то что я изрядно промокла, мне все-таки претила возможность оказаться по щиколотки в воде. Я быстро выбрала место помельче и уже подобрала юбки, но какой-то высокий субъект в темном плаще стоял у меня на дороге и, кажется, любезно махал рукой какой-то даме на другом берегу. Я подождала несколько секунд, и терпение мое иссякло.
– Вы уйдете когда-нибудь или нет? – бесцеремонно спросила я, ничуть не скрывая своего раздражения. – Вы стоите у людей на дороге и не даете им пройти!
Он обернулся и заинтересованно посмотрел на меня. Почти бархатным тембром прозвучал в темноте его голос:
– Святая пятница, какая удача! Ведь это вы, мадам де Тальмон, – какими судьбами?
Это был Рене Клавьер. Ну, конечно! Если удача мне изменила, то вполне естественно было ожидать встречи с ним. Одному Богу известно, какую жгучую я испытала досаду. Мне всегда не везет… Я встречаю его всегда, когда попадаю в нелепую ситуацию. Это просто неприлично с его стороны – попадаться мне на глаза! А я-то сама? Во-первых, я вела себя, как прачка. Во-вторых, мой вид сейчас так жалок, что я предпочла бы ни с кем из мужчин не встречаться. Я словно увидела себя со стороны: продрогшая, дрожащая, спотыкающаяся женщина с растрепанными волосами, бредущая по ночным улицам самого бедного квартала. Да уж, победительная красавица, нечего сказать. В эту минуту я желала Клавьеру всего самого плохого.
– Ах, это вы, – сказала я довольно неприязненно.
– Я не знал, что вы вернулись. Куда это вы идете?
– Иду на бал, как видите! – воскликнула я в бешенстве. – К судейским в Гран-Шатле![7]
– Не шутите так мрачно.
– Мне не до шуток. Нужно быть очень проницательным человеком, чтобы спрашивать меня, куда я иду.
– По-моему, вы уделяете слишком много внимания моим словам, – любезно заметил он.
Я замолчала. До моего сознания понемногу доходило, что я веду себя очень скверно. Не так, как полагается аристократке.
Но ведь я так расстроена, у меня так взвинчены нервы… я готова расплакаться!
– Вы, наверно, идете от заставы. И конечно, гвардейцы отобрали у вас карету. Я знаю их штучки. Не беспокойтесь. За углом стоит мой экипаж, он к вашим услугам. Дайте мне руку, принцесса.
Он издевался, называя меня принцессой. Шмыгнув носом, я не нашла ничего лучше, чем дать ему свою руку. Он помог мне перейти лужу. Его пальцы были такие теплые – настоящий огонь по сравнению с моими ледяными руками.
Мы шли к его карете, а он поддерживал меня под локоть. И за талию. Я знала, что этого не следует позволять, но пересилить свою усталость не могла. Я знала и то, что это позор – ехать в карете банкира. Но ведь я скорее умру, чем добреду пешком по такой погоде до самой площади Карусель. Непременно надо принять его помощь. Ведь об этом никто не узнает.
В карете было очень тепло. Я сразу протянула замерзшие руки к тлеющим жаровням. Сладостное тепло исходило и от разложенных повсюду грелок. Чем больше я согревалась, тем больше успокаивалась. Встреча с Клавьером начинала мне казаться не такой уж злосчастной.
– Чего я никак не мог ожидать, мадам, так это того, что вы целых два месяца будете носить траур.
Я рассерженно обернулась:
– Странно, что это вас удивляет, сударь. Я буду носить траур целый год, как того требуют приличия, и, кроме того, я не намерена обсуждать с вами эти вопросы.
– Что бы я ни сказал, вы всегда говорите, что не намерены. Ах, мадам, говорить с вами – трудная задача.
Он притворно вздохнул. Я окинула его подозрительным взглядом, чувствуя в его поведении какой-то подвох.
– Чтобы говорить со мной, нужно вести себя скромно и учтиво, сударь, как подобает воспитанному мужчине.
– Ах, дорогая! – сказал он улыбаясь. – Вы читаете мне лекцию о хороших манерах? Да ведь вам всего девятнадцать, а мне тридцать один; я взрослый мужчина, а не мальчик, не поучайте меня.
Глаза у меня расширились от возмущения.
– Извольте-ка повторить, сударь, как вы посмели ко мне обратиться?
– Вот оно что, я забыл субординацию! Я назвал вас «дорогая» – какая досада, черт побери. Солдат нарушил правила. Я ведь должен сидеть перед вами, словно проглотив аршин, и называть вас «ваше сиятельство». Не так ли, моя прелесть?
– Немедленно остановите карету, я хочу выйти.
– Мы едем сейчас по набережной, – любезно сообщил он мне, – и если вы выйдете здесь, то снова окажетесь в огромной луже.
Я подавленно молчала. Только сейчас до меня стало доходить, что, пожалуй, положение мое изменилось. Во Франции заправляют революционеры и буржуа. Рене Клавьер теперь хозяин жизни. Владычество аристократов ушло в прошлое… А я по инерции считаю, что тон всему задают дворяне. К тому же я, кажется, выбрала неверный путь. Я веду себя чуть-чуть не так. Клавьер – буржуа, но он не мой лакей. Кстати, он даже очень богат. Если бы еще он не был таким нахалом.