я гадаю,
он пытался
не впускать меня
или не выпускать себя?
Я – из подушек,
на которых лежала моя голова,
пока Дэнни пел,
чтобы меня подбодрить.
В тот последний день
его голос напоминал
простуженного гуся.
Позволишь лечь рядом с тобой?
Все ли с тобой хорошо?
Я бы хотела
вернуться в тот день.
Я бы хотела
найти нужные слова.
Я бы хотела
обнять его
и заставить передумать.
Думаю, он знал,
что будет дальше.
Но он лег на подушку рядом,
чтобы убедиться,
что я в порядке,
хотя сам
точно был
не в порядке.
Я – из подушек,
которые я взбивала маме,
когда она не могла встать с постели.
Мир погрузился во тьму,
не было смысла никуда идти,
ведь темнота здесь
была такой же,
как темнота там,
такой же,
как темнота
повсюду.
Без Дэнни,
моего мира,
в моей семье
не осталось подушек.
Не осталось ничего,
чтобы смягчить
твердые края,
острые углы
этого мира.
Это моя жизнь,
моя история,
и я расскажу ее
сама.
Глава 37
В день, когда должен выйти следующий номер «Еженедельника Секвойя-Парк», я встаю пораньше, чтобы приготовить родителям завтрак. Омлет с соусом «Магги», баоцзы[33] с маслом и жоусун, апельсиновый сок, чай, жареный бекон. Какой же завтрак без бекона?
Мама с папой спускаются на кухню уже одетые и с наслаждением вдыхают аромат шкворчащего бекона. Особенно папа.
– Йем, ты превзошла саму себя, – говорит он. Я хмыкаю, закатив глаза. Не так уж и сложно приготовить омлет и бекон.
Мама морщится и говорит:
– Включи вентилятор и открой окна, а не то весь дом пропахнет.
Мы вместе накрываем на стол и садимся завтракать, стараясь не смотреть на часы. Я протягиваю родителям баоцзы – осторожно, чтобы не рассыпать жоусун, – и кладу им на тарелки полоски бекона.
Они ни слова не сказали про письмо мистера Макинтайра. Я надеюсь, что они его не читали, они наверняка надеются, что его не читала я, но на самом деле мы все его несомненно видели. Делая вид, что ничего особенного не происходит, мы сохраняем хрупкую иллюзию семейной гармонии, установившуюся после того ужина за хот-потом две недели назад.
Родители, кажется, по-прежнему ждут, что все утихнет само собой. Они готовы смириться с позором, с обвинениями мистера Макинтайра и осуждением всех остальных, лишь бы защитить меня.
Если «Еженедельник» опубликует мое новое письмо, само собой ничего не утихнет.
Мама собирает последним кусочком омлета остатки соуса и говорит:
– Спасибо, что приготовила завтрак, Мэйбелин. – Она смотрит на меня и улыбается.
– Кулинарным талантом ты точно пошла в меня, Йем, – говорит папа. – Все очень вкусно.
– Каким еще кулинарным талантом, па? У тебя вечно все пригорает.
– Да ну, – протестует он. – Я однажды пожарил вам рыбу, забыла?
– Ты так боялся ее пережарить, что подал нам сырой.
– В самом деле? – Он смотрит на меня с притворным удивлением, держа в руке баоцзы.
Я сую палец в рот и изображаю рвотный позыв. В тот вечер Дэнни сначала отправил кусок рыбы в рот, а потом незаметно сплюнул в салфетку. Мы часто делали так в детстве, чтобы не есть что-то невкусное. Дэнни посмотрел на папу и сказал:
– Ты не говорил, что готовишь сашими, па.
Не задумываясь, папа в шутку кинул в Дэнни кусочком рыбы. Тот попал ему прямо в нос. Папа аж опрокинул стул, поспешно встав, чтобы вытереть ему лицо салфеткой.
– Ах! Прости, Дэнни, я не думал, что попаду в тебя! Надо же, какой я меткий. – Потом мама отругала его за небрежное отношение к еде.
Дэнни сидел не шелохнувшись, как император, пока папа вытирал ему лицо, а потом сказал:
– Тебе придется его съесть, па. Вы ведь так воспитывали нас в детстве, да? Если кидаешься едой, потом нужно ее съесть?
Папа переложил рыбу обратно на сковородку, попытался пожарить нормально, но вместо этого она обуглилась.
– Я помню! – подает голос мама. – В тот вечер мы ели паомянь[34].
– Эй, лаопо, ты на чьей стороне? – Папа картинно прижимает руку к сердцу. – И вообще, лапша быстрого приготовления – это очень вкусно.
Мама улыбается:
– Я ни на чьей стороне.
– Она на стороне тех, кто не страдает потерей памяти, па. – Я запихиваю в рот остатки омлета. – То есть на моей.
– Ладно, ладно, сдаюсь. Вас двоих мне не переспорить.
Мы отчаянно хотим сберечь эту мимолетную идиллию, притвориться, будто совместный завтрак в будний день для нас – обычное дело, все равно что почистить зубы или завязать шнурки. На столе осталась одинокая баоцзы, ломтик бекона и чуть-чуть омлета, но никто не хочет проявить невежливость, взяв последний кусочек. Мы начинаем предлагать еду друг другу.
– Пап, возьми бекон, ты же его любишь, – говорю я, протягивая ему тарелку.
Он отказывается.
– Я и так уже съел много бекона. Ты тоже его любишь, возьми себе.
– Нет, спасибо. Мам, последний кусочек, бери.
– Буяо, буяо[35]. – Она качает головой, потом отдает мне тарелку с баоцзы. – Мэймэй, возьми баоцзы. Ни чи бугоу ла[36]. Поешь еще.
– Нет-нет, я правда наелась, мне слишком много. Пап, ты не хочешь? – Теперь у меня две тарелки, и я протягиваю папе ту, которая с баоцзы.
– Йем, съешь сама. И омлет тоже возьми.
Какое-то время мы препираемся, потом папа берет себе бекон с омлетом, а мы с мамой делим баоцзы пополам. Мы торопливо доедаем, подгоняемые тиканьем часов. Нам троим давно пора было выйти из дома.
Папа смотрит на телефон и вздыхает.
– Надо идти. Ученики сегодня пишут сочинение, мне нельзя опаздывать. – Он подмигивает. – Лишнее время им не помешает.
Он встает, собирает грязные тарелки и споласкивает их в раковине. Потом подходит ко мне и крепко обнимает.
– Спасибо за еду, Йем.
Мама тоже достает телефон и хмурится.
– И мне пора. Начальник только что написал, что хочет встретиться утром. – Я замираю, не успев положить в рюкзак еду на обед. Вдруг эта внезапная встреча связана с новым номером «Еженедельника»? Или с повышением, на которое мама рассчитывала?
Папа спокойно на нее смотрит:
– Удачи, лаопо.
Мама надевает куртку и пытается спрятать волнение под улыбкой:
– Спасибо, мэймэй. Это было чудесное начало дня.
Она подходит, вытянув руки, чтобы обнять меня. Я протягиваю руки ей навстречу, так, чтобы не столкнуться, но в последний момент она меняет положение, и я пытаюсь под нее подстроиться. Потом она тоже пытается подстроиться, потом снова я, и какое-то время мы неловко машем руками в воздухе, как подростки на первой вечеринке. Наконец нам удается обняться, оставив между нашими телами небольшой промежуток, и мама легонько похлопывает меня по спине, прежде чем отстраниться.
Жуть как неловко. Но могло быть и хуже.
Мы вместе выходим за дверь, и я смотрю, как мама с папой садятся в свои машины. Они смотрят на меня чуть дольше обычного, пытаются понять мое настроение. Я улыбаюсь, машу, пританцовываю на месте, принимаю несколько забавных поз. Делаю пальцами буквы «V» у щек, у глаз, изображаю рамку вокруг лица. Все это выглядит очень уж наигранно, но мама с папой смеются.
Мама кричит:
– Вернись и надень куртку! Простудишься!
Я и так одета в фиолетовую кофту с меховой подкладкой. Но я не спорю, а показываю маме большой палец и продолжаю позировать.
Мои дурацкие позы продлевают этот момент. Я цепляюсь за него, как за баскетбольный мяч в заливе Дапэн. Но смешными выходками никого не обманешь. Родители не хуже меня