Спрашивает, замужем ли, планирую ли выходить. Я проникаюсь беседой и сообщаю как есть: не замужем и не зовут. Увидев год рождения, она вдруг начинает суетиться и пулей вылетает из кабинета. Возвращается с еще одной женщиной, которая представляется психологом. Они плотно закрывают дверь и... расспрашивают о Максиме.
— Этот мужчина в коридоре — отец ребенка? — задают осторожный вопрос .
Взгляды при этом внимательные. В них нет осуждения, лишь обеспокоенность, и я робею.
Щеки пылают. Сжимаю ноги и отвожу глаза в сторону.
— Это друг, — поясняю. — И мне есть восемнадцать в любом случае.
— А на момент зачатия было? — Врач вскакивает из-за стола.
— Было.
— Сейчас еще раз посчитаю. Может, не туда посмотрела...
В этот момент раздается стук в дверь и на пороге появляется Максим. Я смотрю на него испуганно, словно меня застукали за тем, что ябедничаю.
— Что-то не так? — спрашивает он. — Аня?
Пожимаю плечами.
Врач ему показывает пальцами «чуть-чуть»:
— Вот столько бы еще, и я бы вызвала полицию. Ане в этом году восемнадцать исполнилось, — заключает она.
Пялюсь на нее, опешив. Не ожидала такой подставы!
— Я знаю, сколько лет девушке, — в своей привычной, спокойной, чуть снисходительной манере произносит Максим, что, судя по реакции, бесит врача ужасно. — Почему вас здесь двое, мне стоит волноваться о девушке или ребенке?
— Я здорова, — быстро говорю.
— Вы кем приходитесь Ане Февраль, раз волнуетесь? — Психолог встает с места.
— Идет прием, можно попросить вас выйти? — вторит ей врач.
Максим чуть прищуривается, но просьбу выполняет. Дальше женщины пытаются в душу залезть, я им ничего не рассказываю, разумеется. Да и как таким поделишься? Трахнули на яхте на мальчишнике, и вот пожалуйста.
Оглядываюсь на дверь, вновь смотрю на них.
— Милая, тебе только-только восемнадцать исполнилось, взрослый мужчина, позарившийся на такую юную девочку... — Они переглядываются, будто мысленно завершая фразу.
— Он выглядит старше, — спорю я. — Ему тридцать один только.
— Это он тебе сказал?
— Нет, я видела в интернете.
— Кто он? Бизнесмен? Аня, Анечка, ты можешь ничего не говорить, просто кивни, если боишься его или если тебе нужна какая-то помощь. — И пялятся обе в упор.
Едва не киваю машинально от такого внимания. Боюсь ли я его? Конечно да! Я всех боюсь и никому не доверяю. И этим двум дамам уж точно не особо.
— Он сказал, что аборта не будет, — быстро говорю. — Я буду рожать. Выпишите мне витамины, пожалуйста, и я пойду.
— А сама ты чего хочешь, милая? Женщина вправе сама распоряжаться своим телом.
Молчу. Я хочу в Париж, но и о слоненке переживаю.
— Мама знает о твоем положении?
— Нет. Ей нельзя говорить, она... не поймет. Мы... небогато живем, она много работает. Я ей... деньги отсылаю.
— Ты учишься где-нибудь? Работаешь? При твоем росте у тебя острый недостаток веса.
— Я хотела стать моделью, в июне меня пригласили в столицу на съемки.
Врач и психолог снова переглядываются.
Я ощущаю раздражение. Да что у меня за язык-то такой! Что ни скажу, все не в тему.
Они качают головами, языками цокают, задают новые и новые вопросы. Спустя время я понимаю, что завуалированно интересуются: не изнасиловали ли меня, хотела ли я того секса и что чувствовала потом.
— Он ни о чем не узнает, — говорит врач. — Какое бы ты решение ни приняла, он ни о чем не узнает, я даю тебе слово.
Глава 20
С психологом наедине мы разговариваем долго, причем на самые разные темы, в том числе не относящиеся к беременности. Даже о Кире. Отвечаю я неохотно, зачастую вопросы повисают в воздухе и медленно растворяются в тишине, пока я смотрю в одну точку. Когда разговор вновь заходит о модельной карьере, не выдерживаю и немного реву. Наверное, мне хотелось этого — оплакать встречу с Жаном Рибу, его похвалу и искреннее восхищение.
Но на вопросе, какие ассоциации возникают со словами «мама», «беременность» и «роды», чувствую, что надоело. Встаю и, несмотря на просьбы психолога, выхожу из кабинета.
— Извините, я голодная, — сообщаю напоследок важный аргумент.
Закрываю за собой дверь и подхожу к Максиму, тот выныривает из мобильника.
— Малая, все? Закончила? — Поднимается на ноги.
Киваю много раз. Показываю ему бумаги, там список анализов, заключение, рекомендации.
— Всё в порядке? — спрашивает. Смотрит сверху вниз внимательно.
Максим вообще постоянно оценивает мои реакции, я как на сцене.
— Проголодалась. Может, мы купим что-нибудь перекусить, а то голова кружится немного.
— Обязательно. Посиди, пока я рассчитаюсь.
Присаживаюсь на лавочку, Максим направляется к кассе. Платит за два часа объяснений медиков, что я не обязана рожать этого ребенка и что, если боюсь этого смуглого сурового мужчину — мне помогут.
Интересная у Одинцова внешность, это правда. В некоторые моменты, когда улыбается или шутит, он выглядит молодым и забавным, иногда же, когда погружен в себя, — словно стеной отгораживается от мира. Такому можно дать и все сорок.
Максим достает карту, прикладывает к терминалу. Он высокий. Широкая спина, крепкие плечи. Большой размер ноги, наверное, какой-нибудь сорок пятый. Двигается при этом легко и плавно, габариты ему не мешают. Я... мало того что рыжая, еще и длинная, как шпала, выше Кири. Метр семьдесят шесть ростом. Кобылой была всегда, чуть ли не с рождения. Кольца подружек мне не лезли, шлепки и кроссовки мама и вовсе покупала в мужском отделе — черные и страшные, стыдно ходить в них было. Я никогда не красила ногти ярко, чтобы лишний раз не привлекать внимание к большим рукам и ногам.
В Упоровке не было ни одного парня, который бы нравился мне и которому приглянулась бы я.
У Максима сильные, очень мужские руки. Когда мы выходим из клиники и случайно касаемся, мне хочется, чтобы он сжал мою ладонь. Рядом с его пальцами мои кажутся тонкими, длинными, их хочется украсить золотом и сфотографировать, а не спрятать в карманы.
— Здесь есть кафе неподалеку, прогуляемся? — предлагает он. — На машине дольше парковку искать.
— Без проблем. Вы говорили, у вас есть предложение?
— Сначала повысим сахар в твоей крови. Какая-то бледная.
Через пять минут мы действительно заходим в небольшой ресторанчик, занимаем место на отапливаемой террасе. Делаем заказ, после чего я достаю из сумки фотографии и раскладываю на столе. Вау.
Максим берет одну из них.
— Просто кружочек, — произношу вполголоса. — Надо же. Маленький кружочек, а столько перемен из-за него.
— Это пока кружочек.
— Да. Прикольно, что так мало времени прошло, а его уже видно.
— Долго прием длился, Ань. Точно всё в порядке? — Он пробегает глазами заключения.
— В порядке. У меня недостаток веса, сказали питаться лучше, витамины там всякие выписали. Но я и до этого не сидела на диете, так что не знаю, куда уж лучше.
— Все купим.
Аж мурашки по коже. Я таких слов ни от кого не слышала раньше.
Максим вновь смотрит на фотографию. Долго смотрит. Не улыбается, но и не могу сказать, что мрачно. На миг задумываюсь. Вот бы он обрадовался и был счастлив моей беременности! Так бы сразу все стало просто и понятно.
— У вас впервые такое? — спрашиваю еще тише, немного опасаясь привлечь его внимание.
— Что? — Максим поднимает глаза.
— Я спросила: это первый ваш ребенок? Извините, если личное, не отвечайте. У меня первый, признаюсь честно.
— У меня тоже первый. И давай уже на «ты» как-нибудь, раз такое дело.
Смущаюсь и быстро киваю. Почему-то его слова слышать приятно, я расслабляюсь и откидываюсь на спинку дивана.
Приносят бутерброды, беру один и откусываю побольше, сыр тянется — вкуснятина. Максим вновь жует какую-то траву.
— Они молодцы, конечно, — вещаю я, приободрившись от еды. — Сначала его на экране показали, фотосессию провели и фоточки распечатали на память. А потом начали на аборт убалтывать. Врачи, — закатываю глаза.