Мы заезжаем на подземную парковку, ищем место. Меня начинает трясти. Уже все? Привез в клинику, так быстро?
Душа падает и разбивается, я сжимаюсь в комок и начинаю задыхаться.
— Что? — переспрашивает.
От тона вновь дурно. Слабость невыносимая.
Ни один человек не свете не представляет, скольких сил мне стоит произнести следующую ужасную фразу:
— Я подумала, что твой ребенок заслуживает аборт в красивой клинике, потому и пришла.
Максим поворачивается сразу же, словно в полуметре от него врубилась сирена. Наши глаза встречаются, и я свои тут же отвожу, потому что в его — адское пламя. Зрительный контакт с ним держать — само по себе грех, как и то, что мы делали и собираемся.
Трясет так, что зубы стучат.
Не знаю, делала ли бывшая девушка Кири аборт в столице или он об этом рассказывает направо и налево, чтобы ей насолить, но во мне достаточно ума, чтобы понять: почти женатому депутату ребенок от Ани из Упоровки не нужен. Малыша от любимой женщины он будет любить и обожать, а малышу от меня — одна дорога. Одна! Я это и так знала, но, когда Максим ухватился за надежду, что отец не он, — окончательно убедилась.
Это ужас — сообщать мужчине о нежеланной беременности, врагу не пожелаю пережить подобное. Самому заклятому врагу! Миг, который в моей жизни должен был стать самым прекрасным и долгожданным, обратился адом. Не тот момент, не тот мужчина. Кажется, что кожи на мне не осталось, я — боль. Сплошная боль. Не просто я не нужна Максиму — мы с ним не нужны.
Последние надежды... на что? Сама не знаю на что, но все, что еще держалось внутри, — рухнуло.
— Подожди с этим.
— Что ты собрался делать сейчас? Где мы вообще? Скажи, я должна знать. Это больница или нет?! — развожу руками. Дергаюсь. Голос звучит истерически высоко.
— Диких зверей кормить не рекомендуется, — хмыкает Максим. — Но раз ты, бешеная белка, в положении, сделаю исключение. Переоденемся, поедим, дальше видно будет.
Не больница. Это не больница.
— Ты не понял, что я тебе сказала сейчас?
— Тон поменяй, девочка.
— Пока ты не объяснишь, что задумал, с места не сдвинусь! И шага не сделаю, пока...
Он игнорирует полностью. Выходит из машины, делает несколько шагов. Потом оборачивается, злобно взмахивает руками, дескать, ну? Я так и сижу пристегнутая, сама уже не понимаю зачем. Максим возвращается, открывает пассажирскую дверь.
— Прошу вас, леди.
Тут уж спорить становится слишком страшно. Он отстегивает меня сам, и я осторожно слушаюсь.
В лифте поднимаемся молча. К тому моменту, когда двери разъезжаются и мы выходим на лестничную площадку, я уже смиряюсь, что обнимашек не будет. Ничего ободряющего не будет.
— Куда мы приехали, хотя бы скажешь?
— Это моя квартира.
Он открывает дверь, и мы заходим в просторный холл. Навстречу с громким мяуканьем выбегает толстая серая кошка, Максим наклоняется и быстро гладит ее, та мявкает от удовольствия, на меня же смотрит предостерегающе.
— Нет, еще не вечер. Не ругайся, у нас гости, — поясняет он кошке.
Зябко обнимаю себя руками и озираюсь по сторонам. Квартира огромная, у нас дом целый меньше, должно быть. Цвета светлые, бежевые. И конечно, идеальный порядок, это уже даже и не шокирует.
Максим разувается, я тоже.
— Ванная там. Чистые полотенца на полке.
Стараюсь не думать о том, что от моих носков остаются мокрые следы на его идеальном паркете.
В ванной красиво, но пялиться некогда. Забираюсь под душ и долго стою под горячим потоком воды, затем намыливаю шампунем волосы.
Помывшись как следует и убрав волосы и остатки пены из слива, я заворачиваюсь в полотенце и выхожу прямо так: натягивать грязные джинсы на распаренное тело, кажется, смерти подобно.
— Я долго? — спрашиваю. — Извини, отогревалась.
Одинцов окидывает быстрым оценивающим взглядом, который несколько обескураживает. Он кивком зовет за собой в спальню. Открывает шкаф.
— Подбери себе что-нибудь.
Ноги не гнутся, пока я подхожу к этому шкафу, и конечно, вещи там... женские.
— Одежда твоей девушки? Она не разозлится?
— Не заметит, я думаю.
Он уходит в душ, а я некоторое время осматриваюсь по сторонам. Присаживаюсь на краешек шикарной кровати. Здесь все как в дизайнерском журнале, наших из деревни в такую квартиру можно водить как в музей, за денежку.
Кошка вальяжно усаживается в дверном проеме и следит за мной так внимательно и строго, будто опасается, что я стащу что-нибудь. Закатываю глаза и показываю ей язык.
— У меня тоже потом будет не хуже, — сообщаю.
Слезы капают на полотенце, я уже и не контролирую этот процесс, только глаза от соли жжет. Робко кладу руку на низ живота, соленый поток троекратно усиливается, и я понимаю, что не прощу. Мой малыш ничем не хуже ребенка, что однажды родится у невесты Одинцова, он тоже хочет жить. И я никогда не прощу ни себе, ни Максиму его потерю. Никогда.
Представляю себя через несколько лет в Париже, отдыхающей в таких же апартаментах и каждую минуту знающей, чего мне это стоило.
Как это можно пережить? Не сойти с ума и радоваться вкусной еде, красивым видам? Как?!
Подхожу к шкафу, беру первую попавшуюся футболку и машинально нюхаю. Едва уловимый аромат женских духов вызывает острый приступ тошноты. Держу эту футболку, и мне дурно. Она воняет. Со всех ног несусь в ванную и бешено долблюсь в дверь.
Одинцов не сразу открывает, а когда делает это, я кидаюсь к унитазу, и32 меня выворачивает наизнанку. Максим за спиной быстро вытирается, я краем глаза улавливаю, что голый. Оно и понятно, даже депутаты снимают костюмы перед душем, и все же к этому я оказываюсь не готова. К счастью, находятся дела поважнее — меня вновь тошнит. И мне даже по фигу, что при нем. Всё по фигу. Мне так плохо! Так плохо и горько!
Сажусь на белый пол, отматываю бумаги и вытираю рот. Снова плачу, когда Одинцов приносит стакан воды и присаживается рядом.
Пить хочется смертельно, поэтому стакан я осушаю залпом.
— Еще, — прошу, дрожа. — Пожалуйста.
Пол под задницей теплый, на нем спать можно. В этой квартире все красиво и продумано, здорово здесь им будет жить потом.
Осушив еще один стакан воды, я ощущаю облегчение.
— Извини, — шепчу хрипло. — Оно само, я не специально.
— Ты как?
Киваю, дескать, лучше.
— Хотела футболку твоей женщины надеть, она воняет, и... вот результат.
Через час мы сидим в ресторане и ждем заказ. На мне — белоснежная рубашка Максима. Джинсы и носки его невесты, но они пониже, и поэтому терпимо. В бедрах и талии джинсы чуть велики, а в длину, наоборот, коротковаты. Странно, мне показалось, она высокая.
Одинцов не отрывается от мобильника, а я болтаю ногой под столом и смотрю в одну точку. Заказала себе куриный суп и карбонару.
— Я записал тебя в клинику на завтра, съездим вместе, — произносит Максим. — Паспорт у тебя же есть?
Сердце сжимается до адской боли. Завтра. Он сказал завтра, хотя бы не сегодня.
— Есть.
— Посмотри на меня.
Качаю головой. Его голос звучит очень спокойно, но каждое слово прошивает иглой:
— Не вздумай сбежать или что-то в этом роде, я тебя все равно найду. Ты ведь это понимаешь? Я сделал один звонок и узнал о тебе все. — Он называет мою прописку, имена родителей, их место работы. — Если решишь что-то с собой сделать, я тебя найду на том свете.
— Интересно как? — Вскидываю глаза. — Цыганская магия? Ты ведь цыган, я рассмотрела твою татуировку, потом загуглила, что это.
— Она самая, — отвечает Максим, чуть улыбнувшись. Дьявольски.
— Ты умеешь колдовать? Вообще-то это страшный грех.
— Мне можно, у нас санкция от Иисуса. Я не шучу, ты от меня ни на земле, ни под ней не спрячешься.
Он произносит это таким тоном, что отчего-то последние сомнения пропадают: найдет и в аду, прости господи.
— Пока я не решу, что дальше с тобой делать, ты не предпринимаешь вообще никаких шагов. Сидишь и ждешь. Этот момент ясен?