перездоровкался со всеми, с кем только можно было, чего за ним отродясь не водилось.
Пытал у Авдотьи Никифоровны здоровье её самой и домочадцев, и сладко ли спалось.
Осведомился о том, как прошли похороны, и не ожидается ли чего — нибудь подобного в ближайшие дни.
И трижды зачем — то выспрашивал точное время.
Рассказал про цыган, разбивших табор в паре вёрст от Джорки.
4
По поводу кражи курицы и этого чрезвычайного происшествия Михейша с Ленкой, присовокупляя Олю старшую, задумали было учинить следствие. Но, были остановлены бабкой.
— Не пойман, не вор, — спокойно реагировала бывшая учительша. Самим, дескать, не надо было рты разевать.
А ещё добавила, что у воров и убийц принято посещать места боевой славы.
Бабкина мысль пригодилось Михейше в будущей работе.
БОМБЁРЫ
1914 год.
28 июня в Сараево сербским террористом убит наследник австро — венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд…
1 июля в России объявлена всеобщая мобилизация.
1 августа германский посол в России вручил российскому министру иностранных дел ноту с объявлением войны.
…На следующий день после вступления России в войну на Дворцовой площади собрались тысячи людей, чтобы поприветствовать Николая II — го. Император поклялся на Евангелии, что не подпишет мира, пока хоть один враг будет находиться на русской земле, а затем появился перед народом на балконе Зимнего дворца.
Тысячи людей встали на колени перед императором и с воодушевлением пели "Боже, царя храни…»
1
На волне противостояния с немцем и необходимости защиты братьев — славян, а также с учётом наличия в названии столицы немецких буквосочетаний, Петербург вдруг неожиданно для петербуржцев, а с другой стороны вполне закономерно для истории, стал Петроградом.
В космосе, изрыгая магнетизм, показалась новая неизвестная комета величиной в Берлин, и летящая вроде прямо на 53–ю широту. А широта эта известна не только своим размахом, и пересечением континентов, исключая Африку и Австралию, которую, если бы мыслить без амбициоза, вполне можно было отнести к острову. Широта отличается близостью к Шёлковому пути. Но, самое главное, тем, что именно на этой пятьдесят третьей параллели проживала Михейшина семья. Радостного в этом для Полиевктовых совсем мало.
Доказательство: объявлена всеобщая мобилизация и сильно запахло жареным, а также и всеми теми ингредиентами смятения, что выплывают накануне всякой войны и приземлении кометы: порох, керосин, дрова, голод, бинты, йод, кожа чемоданов и призывы в Красный Крест.
Только в далёкой, и потому независимой Нью — Джорке пахнет по — прежнему: нежным навозом и восхитительным дымом шахтёрской котельни.
Пахнет по — особому и в доме деда Федота.
2
Ржаного цвета бутерброд, откромсанный по периметру и с привкусом жжёных кувшинок, примостился среди настольных экспонатов библиотечного царства.
Рядом дымится чашка кофею, и от него тоже прёт нюфаром23.
— Ну и бабуля! Опять намесила смертельного приговора!
В центре помещения, высунув язык и надвинувши на затылок картуз с высоким, синим и достаточно потёртым околышком, пристроился уже знакомый нам озабоченный молодой человек годков восемнадцати. Михейша, или по — правильному, Михаил Игоревич Полиевктов — Большой Брат, увеличенный временем, поставивший сам себя в такую позицию Секретный Брат. Или просто брат уже упомянутых особ с бантиками.
Убежав от сестёр по возрасту, он, кажется, забыл выбросить из закромов души привычки детства. И, кажется, определившись и самоосознав себя, застеснялся родства с глупыми ещё и по — деревенски скроенными младшими сестрицами.
Он в гражданской одёжке, сшитой далеко не в роскошном Вильно, и не в Питере, откуда он недавно прибыл: жилет из чёрного крепа, расстёгнутая и намёком покрахмаленная рубашка, сбитый в сторону самовязный шейный аксессуар.
Галстук дорог на вид, но лоск на нём чисто наживной. Образовался он по причине чуть ли не ежеминутного ощупывания его, выправления и приглаживания перед зеркалом и без оного. Блеск усиливается во время обеденного застолья, завтрака и ужина, в пору пластилиновой и глиняной лепки, в полном соответствии с немытостью рук и… Скажем ещё честнее, — закрепился он окончательно по причине напускной творческой запущенности Михейши в целом, неотъемлемо включая детали.
Завершает описание внешности полутаёжного денди тускло — зелёный, художественно помятый сюртук с чёрными отворотами. Как дальний и отвергнутый родственник всего показного великолепия, сейчас он апатично свисает с деревянного кронштейна, украшенного резными набалдашниками и напоминающими своей формой переросшие луковицы экзотического растения, — то ли китайского чеснока, то ли корней североморских гладиолусов, удивительным образом прижившихся в сибирской глухомани.
Рассеянность и острейший ум, направленные по молодости не на целое, а на ароматные детали, являются органическим продолжением облика юноши и направляют всеми его поступками.
Михейша только что вернулся с практики. Скинув штиблеты, натёртые жёлтым кремом, совершенно неуместным в здешней летней пыли, и, заменив их домашними тихоходами — бабушами, он первым делом осведомился о дедушке.
— Деда дома?
— Нет его. Уехал в Ёкск.
— А зачем?
— А тебе почём знать? — посмеивается бабка, — нечто сможешь месторожденьем керосина помочь? Или на тебя ёкчане топливный кран переписали?
— Бензин с керосином делают из нефти, бабуля.
— Это вопрос или утверждение?
— А то сама не знаешь! Смеёшься, да?
— Как знать. Может, нефть сделана из бензина или керосина. Под землёй разве видно?
— Вот чёрт! Запудрила мозги.
Обнаружив полное отсутствие хозяина и разумной мысли у бабы Авдоши… или наоборот… а, всё равно… Словом, Михейша ринулся в Кабинет.
Он водрузил колени в важное дедово кресло, обтянутое потёртой кожей крапчатой царевны, подросшей в лягушачестве и остепенившейся, оставшись вечной девой, не снеся ни икринки, ни испытав радостей постельной любви с Иванодурачком боярским сыном. До сих пор тот скулит где— то на болотах в поисках небрежно отправленной стрелы.
Михейша облокотился на столешницу, подпёртую башнеобразными ногами, заражёнными индийской слоновьей болезнью посередине, и с базедовым верхом, привезённым с Суматры. В столешнице пропилена круглая музейная дырка, накрытая толстым стеклом от иллюминатора. То ли с рухнувшего Цепеллина, то ли с недавно расколовшегося на две части Титаника. Под стеклом светятся фосфорные Дашины зубки. Привинчена назидательная бронзовая табличка «Итоги качания на люстре!»
Михейша сдвинул в сторону кипу мешающих дедовых бумаг. Вынул и постранично разбирает хрустящие нумера прессы.
Газета с неорусскими буквами, — страниц в тридцать шесть, — растеряла от долготы пересылки естественную маркость, типографский запах и пластичность газетной целлюлозы. Любую прессу, приползшую сюда черепашьими стежками, здесь называют не свежей, а последней.
В номере уже имеются дедушкины пометы в виде краснобумажных, вставленных на скрепы листков, и имеются отцовские. Эти — синие.
Михейше, читающему с измальства, тогда ещё, благодаря бабушкиному покровительству, доверили вставлять в газетки вместо привычных взрослых вставышей листы растительного происхождения: