57. ИСТОРИЯ
История гибла и пелаИ шла то вперед, то вразброд.Лохматилась грязная пенаЕе вымиравших пород.
То были цари и циркачки,Философы и скрипачи —В тяжелой и жуткой раскачкеУже неживые почти.
Но я относился с доверьемК истории, вьюгам, кострам.Я жил геральдическим зверемВ развалинах сказочных стран.
Мне каркала злая воронаИз мрака монархии той,Где всё от острога до трона,Казалось, свинцом залито.
Где фурии факельным хоромРыдали с архивных страниц,Искали горячего корма,А век отвечал: «Отстранись!»
Но, весело, честно и строгоСпрягая свой черный глагол,Я был как большая дорогаИ просто был молод и гол.
Между 1922 и 1924
ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
В повозке так-то по путиНеобозримою равниной, сидя праздно,Всё что-то видно впередиСветло, синё, разнообразно…
Грибоедов
58. МОЙ СЫН
Нет. Ничего не решено.Всё будет. Всё голо и просто.Дыша вечерней тишиной,Глядит в окно худой подросток.
Он слышит гул подземных руд,Бетховенской сонаты клекот.Он знает муравьиный труд.И всё, что близко иль далёко,
Вплоть до любого рубежа, —Всё перед ним сейчас маячит.В уме вселенную держа,Он вновь ее переиначит.
Он должен высекать кремни,Свистеть в тростник и в пепле рыться.В нем спит кузнец, художник, рыцарь.О молодость! Повремени!
Никем себя не называя,Несись извилистым ручьем,Простоволосая, живая,Не помнящая ни о чем.
Пробейся в узловатых сучьяхВверх, как подсказывает рост,Где в листьях, хлорофилл сосущих,Косит зрачком занятный дрозд.
И в прущей зелени, в свирепыхПобегах завтрашнего дняДа будет ствол расшатан в скрепах,Весь до тугих корней звеня.
Настанет час, когда ты будешьС чужою женщиной вдвоем.Ты, может быть, не позабудешьМеня на празднике своем.
Забудь!Я ничего не значил.Я — перечеркнутый чертеж,Который ты переиначил,Письмо, что ты не перечтешь.
<1936>
Сумерки трагедии
59. ВСТУПЛЕНИЕ
Над воплями скрипок, над лампами люстр,Над бурей крещендо, огнем маэстозо. Еще незаметная доза В тревоге ста тысячи уст, — В кольчуге калечащих молний, От собственной силы клонясь,На сцену Трагедия вышла, наполнивПреданьями путь от себя и до нас.
Простая, как рост, молодая навеки,Еще она смеет валять дурака. Но бьет ей в смеженные веки Прожектор! Но издалекаПахнуло паленым, дохнуло полетомВ ненастное небо на птице стальной,— И вот она стала иной И грозную песню поет нам!
И вихорь в листве жестянойШумит о нигде не бывавшей вселенной, Где за обладанье Еленой Под красной стеной крепостнойТакие же в глине рыжели траншеи,Треща, катапульты, как танки, ползлиИ слабых коней лебединые шеи Клонились до самой земли.
То было кровавое утро, Начало истории всей.Еще не вгляделись в грядущее мудроНи жрица Кассандра, ни царь Одиссей.Тогда по решенью инстанции высшей, Отчаяньем обременен,В тяжелой кольчуге грядущих времен Поэт на просцениум вышел!
Он молод, и нищ, и умен, И что-то о женщине мямлит. А кто он — Орест или Гамлет, —И сам позабыл в океане времен.Ликует галерка, партер негодует. Поэт, представленье губя,Забыл про Трагедию и про себя, Орет, отсебятину дует!
1964
60. ГОВОРИТ ПРЕДАНЬЕ
Помнишь наши обломки в Пергаме,Наши тяжкие торсы в поту?Видишь старый вощеный пергамент,Записавший историю ту?
Помнишь поступь Эсхилова хора,Грохотанье грозы молодой?Ну так что же, что стали мы скороВихрем, пылью, огнем и водой?
За Руном Золотым, за ЕленойМы неслись на тугих парусах.Мы прошли по короткой вселенной,Черепа и мечи разбросав.
Помнишь всё? Ничего не забудешь?Ну так слушай еще и еще!Ты ведь жажды чужой не осудишь,Если жил на земле горячо.
Даже тут, даже в черном Аиде,Даже черную землю грызя,Мы проснемся, любя, ненавидя,—Ваши спутники, ваши друзья.
Мы послужим и вам — обнаружимПрочно сбитую силу свою.Мы не ржавым вернемся оружьем,Не сдадим и в последнем бою!
Мы не призраки. Мы не из сказок,Не труха за музейным стеклом.Мы — вся толща седого Кавказа,Мы столетья берем напролом.
Рвем мы воздух в сигнальных фанфарах,Режем волны винтами турбин,Рубим ночь в ослепительных фарах —Мы, работники гор и глубин!
1938
61. ПАМЯТИ ЭСХИЛА
Представленье кончено. Пора!Вещи выглядят черней и горше.Дым. Свеча. Картонная гора.С Прометеем остается коршун.Звонок стук людского топора.Поднят парус. Заработал поршень.
Горе! Сколько муки в черепах,Втоптанных во все распутья мира!Сколько тщетной силы исчерпав,Время, древний кормчий и кормило,Обгоняло бедных черепахИ Ахиллов баснями кормило!
Вот вам громовержца торжество!Нет на стогнах памятного гама.Форумы и рынки спят мертво.Но, как хроматическая гамма,Длится гул крушенья моего,Чтоб восстать раскопками Пергама.
Пращуры пещерные, теснясьУ ворот Памира и Кавказа,Вздумали взобраться на Парнас,За живых цеплялись как проказа,Выли: «Глубже зарывайте нас,Прочь от змиеногого рассказа!»
Кончен бой! Но только глянешь вниз,В мир потомков наших окаянных, —Море Средиземное, склонисьПеред битвами на океанах!Кончен пир! Но только глянешь вверх,В ликованье звездного спектакля, —Это наш расхищен фейерверк,Наша выдумка и наша пакля!
В беглой вспышке вольтовой дуги,В духоте плавилен, в спертых гулахПламени у кузнецов сутулых —Вижу я, что с небом вы враги:Ненависть, закушенная в скулах,Та же! Стой, картонная скала!Чучело, выклевывай мне сердце!Сколько бы веков ты ни спала,Будет харч для твоего стола,Жадная служанка громовержца!Коршун смотрит в очи пустоты,Думает, что это я, и злится…Вот мы квиты, Коршун, — я и ты:У обоих каменные лица.
1927, 1964
62. СУМЕРКИ ТРАГЕДИИ
Владимиру Луговскому
На север, в страну полуночи сплошной,Несутся два летчика. Тщетная гонка.Вокруг тишина, и за той тишинойДва пульса, два сильных мотора, два гонга.
Знакомы их лица мне? Кажется — да!Конечно, с тех пор, как дышал я и рос,Вот так зеленела над нами звездаИ нежно звенел межпланетный мороз.
Один — это я. Но моложе. А тотЕдва серебрится в сиянье пустот.И он говорит мне: «Дай руку. Пора!»… Ни юрты, ни паруса, ни топора,
Ни чума, ни дыма, ни вереска… ТутЯ должен решительно оговориться:Еще полминуты, обоих сметутМетели, веселые наши сестрицы.
Так слушай последнюю песню мою.Она не кончается смертью. ОнаПочти бесполезна. Но я допою.Допью, что успею, до самого дна.
О гибели нашей ты знаешь иль нет?Когда это было и кто мы — не помню.Я даже забыл, на какой из планетРодиться легко и погибнуть легко мне.
Дай руку. Пора. Наконец-то пора!Ни дыма. Ни паруса. Ни топора.Ни женщины нежной. Ни жалости влажной.Эпоха — любая. А кто мы — не важно.
Два факела где-то, за тысячу верстОт крайнего пункта людских поселений.Наш хлеб окончательно черен и черств.Замерзшее поле спиною тюленьейБлеснуло и матово лоснится… (ТутРассказ прерывается.)…Если о насУже никогда на земле не прочтут…(Опять прерывается.)…Смертью клянясь,Я верю поруке и дружбе мужской,Я верю, что спутник и сам я такой.Я верю, что жизнь не кончается здесь.(Большой перерыв.)…Мириады чудес!..
Спалило нам лица и руки свело.Ни света. Ни воздуха. Ни высоты.Светает. Светает. Совсем рассвело.Я только и знаю, что гибну. А ты?
На север, на север, на север. Вперед!Нас за сердце доблесть людская берет.Проносится наше столетие мимоСедых облаков, ледниковых пород.Проносится в медленной, неутомимойЧеканке смертей человеческих…
1928, 1964
Нетерпенье