ее внимание. Потом она легла на скамейку у стены и расслабилась; я догадался, что ей нужно было помимо своей забрать еще и куртки подруг. Людей было много, и одежду они получали слишком медленно; я периодически отступал назад, выпуская тех, кому уже повезло, и продвигался на маленький шаг вперед, время от времени оглядываясь и отыскивая взглядом скамейку. Стойка со сновавшими за ней искателями нашей одежды была уже близко, когда в очереди слева или справа возникла подруга в шапке со шнурками; получив все три куртки, она пошла к выходу. Я стал мысленно разгонять сотрудников гардероба, но они не слушались и трудились с привычной скоростью. В груди застучало быстрее. Наконец моя осенняя черная куртка оказалась в моих руках, я вырвался из толпы, оделся и вышел на улицу.
На улице все было почти таким же, как и до того, как я вошел в помещение часа три или четыре назад. Снег уютно укрывал все вокруг, хотя до больших сугробов было еще далеко; мягкая чернота плавно переходящего в раннюю ночь позднего вечера дыхнула на меня почти незаметным холодом. Небольшие и средние кучки людей ютились перед зданием в ожидании такси или чего-нибудь еще. Подруг нигде не было.
Я метнулся к средней по плотности кучке безмятежно ждавших чего-то людей, но подруг там не оказалось, как не оказалось их и во второй кучке, и во всех остальных. Я покружился на месте, настороженно всматриваясь во все подряд, но снова ничего не увидел. В груди фальшиво заскрипели какие-то пружины, мне показалось, что я понял значение взгляда озорных глаз, окруженных звездами: они любили всю вселенную одинаково, без фаворитов. Въезд во двор начинался между двумя многоэтажными домами; выбежав туда, я отчаянно завертел головой, но не увидел ничего. Пружины заскрипели, накручиваясь друг на друга. Развернувшись, я пошел обратно во двор, готовый искать, пока не наступит смирение вперемешку с чем-нибудь еще, и увидел три беззаботные человеческие фигуры, которых еще недавно как будто не было. Присмотревшись, я пошел быстрее; мне не показалось, фигур было точно три. Подойдя еще ближе, я рассмотрел пока еще малознакомые куртки, уже хорошо знакомую шапку, а потом и за столь малый срок ставшие почти родными лица. Пружины отцепились друг от друга и стали сворачиваться обратно.
Подруги весело что-то обсуждали; я подскочил к ним не слишком резко, чтобы не напугать. Они радостно улыбнулись мне и сказали, что не забыли меня, просто ждать на улице было интереснее, чем среди духоты и потных тел. Я вспомнил духоту с потными телами и согласился. Внутри снова неотвратимо теплело, словно мне разом ободряюще подмигнули снимки покойников со всего городского кладбища. Подруги обсуждали план завершения вечера. Юная жрица смерти предложила добраться до подвала, торгующего алкоголем. Я был совсем не против. Мы обогнули один из многоэтажных домов, обозначавших въезд во двор, и пошли куда-то вперед. Мир разгонялся, следуя вместе с нами по рельсам, на которые ни разу еще не вставал на моей памяти.
Шагая по отзывчиво пружинящему под подошвами многократно растоптанному до нас снегу, мы стали знакомиться. Подруги представились первыми; юная жрица смерти предупредила, что ее имя можно не запоминать, поскольку оно ей давно надоело и совсем скоро она собирается обзавестись новым, созвучным с названием какого-то драгоценного камня или полезного ископаемого; чтобы я не путался, она разрешила звать ее так заранее. Мое имя подруги угадать не смогли, и я назвал им его без стеснения, хоть и признался, что в детстве хотел другое. Потом они не сумели угадать мой возраст; когда узнали правду, весело удивились, вспомнили, что таких знакомых у них вроде как нет. Людей вокруг было немного, и они нам совсем не мешали. Внутри меня нарастал ком, накручивая на себя все, чем был пропитан этот уже уходящий ноябрьский вечер, каждый его квадратный миллиметр. Юная жрица смерти и подруга в шапке со шнурками сказали, что они учатся вместе на художественном факультете, румяная подруга собиралась быть строителем. Я признался, что учился на мудака в черном пиджаке, но стать им, к счастью, мне не выпало. Мы непринужденно шагали, рассекая легкий слегка морозный воздух, смеялись, двигаясь куда-то, куда еще вчера для меня не было входа.
Вскоре мы свернули, и перед нами выросла площадь с железнодорожным вокзалом. Картина слегка потрясла меня — давно привычный вокзал показался мне сокращенным до одного этажа дворцом, увешанным изнутри неисчислимыми мировыми шедеврами; даже цвет у стен вокзала был почти тем же. Я посмотрел на своих улыбающихся спутниц, на покрытую нетолстым слоем снега улицу, и разрозненное чувство собралось воедино: здесь такого быть не могло, нас как будто перекинуло в культурную столицу, только там могли гореть звезды вроде тех, что были нарисованы вокруг глаз юной жрицы смерти. Все было не таким, как совсем недавно, и как будто даже обещало остаться новым если не навсегда, то точно надолго. Почти два года кряду перед этим вечером я слишком часто вспоминал о том, что жизнь всего одна и я сильно за ней не успеваю, но теперь я смотрел на лица людей, о существовании которых не подозревал еще пару часов назад, и ни о чем не переживал.
Выяснилось, что подруга-строитель была не здешней и мы шли ее провожать. Пока вокзал неспешно приближался, мы обсуждали насущное. У юной жрицы смерти оказалось нелегкое детство, ее нынешние отношения с родными также носили весьма неоднозначный характер; несмотря на это, она не ощущала себя в чем-то обделенной, поскольку рисование ушедших из жизни людей неплохо поддерживало ее жизнеспособность. Подруга в шапке со шнурками жила в общежитии и пока что сильно зависела от родителей. У румяной подруги-строителя все было вроде как более-менее. Потом подруги стали рассказывать непосредственно о себе. Юная жрица смерти призналась, что ее внутреннее состояние бывает разным и недавно она почти не вставая пролежала на кровати почти целый месяц; также выяснилось, что не так давно ей довелось отведать про́клятых блинов и она поведает об этом чуть позже. Перейдя через дорогу, мы спустились по лестнице к автовокзалу, приютившемуся рядом с железнодорожным. Подруги закурили, я отказался. Разговор коснулся каких-то интересных вещей; подруга в шапке со шнурками показала маленькую металлическую деталь, вшитую в ее десну. Я поежился, но признал, что выглядит неплохо. Юная жрица смерти невзначай упомянула свой возраст, я не совсем расслышал, но мое сердце все же зачем-то почти неслышно екнуло; я и не знал, что оно у меня было таким странным. Потом