– Доктор, – я кричу. – Я не хочу ехать!
Он меня не слышит. Выходит и сразу же возвращается с коляской. У меня нет времени убежать. Что же делать? Он аккуратно усаживает меня в коляску. Он одет в шинель и шапку. Я должна сказать, что он очень красив. Некуда бежать. Все потерянно.
– У меня нет головного платка! – я заявляю. – Подождем, пока принесут.
Он снимает свою меховую шапку и силой одевает ее на меня. Я утопаю в мехе. Он весело смеется. Все потерянно.
Вдруг за нами выбегает сестра Поплавская.
– Нашла! Нашла! Твоя красная шерстяная шапочка! Мы ее выстирали и сохранили. Она как новая. Сними эту глупость со своей головы! – кричит сестра.
Доктор понимает, в чем дело снимает этот ужас с моей головы. Он продолжает смеяться. Теперь и я смеюсь. И сестра смеется. Она завязывает мне шапочку под подбородком и говорит волшебную фразу:
– Ты красная шапочка!
Сразу же я вижу перед собой папу. Мы выходим, он меня поднимает и сажает в красивую повозку, почти такую же, как у моего деда. Доктор садится рядом со мной, обнимает меня левой рукой и говорит:
– Поехали!
Мы едем.
16.
Дорога, как всегда, полна грязи. Колеса коляски разбрызгивают грязь по сторонам. На нас тоже попадает. Доктор закрывает крышу коляски. Дождь. Я заворожена. Воздух. По обеим сторонам дороги все зеленое. Несмотря на холод, тут и там пробиваются белые цветы, названия которых я не знаю, между кустами, которые выпустили почки. Холмы. Чудесное небо. Немного облаков, немного солнца. Немного ветра. Все вместе. Мне тепло и хорошо. Как же красиво снаружи. Так бы и ехала без конца. Если бы у нас была такая коляска, когда мы вышли из Кишинева, то папа и мама были бы живы. Опять слезы.
– Почему ты плачешь? – спрашивает врач.
– Я не плачу.
– Тогда почему это мокрое?
– Из-за дождя – отвечаю я.
Мне кажется, что он понимает, что надо меня оставить в покое. Поездка не продолжается долго. Только два часа. Первые дома деревни показались издалека. Красные крыши.
– Это, конечно же, не деревня Нестоито, – я говорю.
– Почему ты так думаешь?
– В Нестоито живут цыгане, и у них нет денег на красные черепичные крыши.
– Откуда ты это знаешь?
– Естественно я знаю!
Кучер останавливается около дома и спрашивает у толстой женщины, которая кормит кур во дворе:
– Где живет цыган?
– Какой цыган? Здесь все цыгане.
Кучер меня спрашивает:
– Как его зовут?
– Я не знаю, его дочь зовут Таня.
– А, а. Я помню. Зимой к нему пришли старуха и эта девочка. Да, да. Петро. Петро. Я знаю кто это. Старуха там умерла.
– Моя мама не была старухой! – я заявляю.
– Но ты та девочка. Я помню тебя из-за шапочки.
Она объясняет кучеру дорогу. Я вся сжалась. Дорога вымощена камнями. Коляска подпрыгивает. Я полна страха. «Что будет если, цыганка Таня умерла?» – я спрашиваю себя. Она болела тифом.
– Подожди, подожди! – говорю я кучеру. – Помедленнее. Я хочу узнать дом.
Вообще-то я хотела увидеть издалека, может, Таня во дворе. Мы понемногу приближаемся.
Пес! Самый бедный дом во всей деревне с соломенной крышей. Я хочу спуститься с повозки и почти падаю. Доктор спрыгивает и поддерживает меня. Я тащу себя до забора.
– Пес! Он меня знает! Он меня облизывает!
– Пошли уже, пошли.
Доктор тянет меня за руку к входу. Я задерживаюсь. Пес рычит на врача. Доктор пугается. Пес лает. Открывается дверь. Быстро выходит женщина в длинном черном пальто. Пальто моей мамы. Женщина хлопает в ладоши.
– Ой, ой, ой! Это Таня! С румыном, ой, ой, ой. Она привела к нам румына. Что же она с нами сделала? Петро, Петро!
Мой цыган бежит ко мне, не обращая внимания на моего страшного спутника. Целует меня, обнимает. Я плачу. Он плачет. Женщина плачет. Мы все обнимаемся.
– Где Таня? Где ваша дочь? – я спрашиваю.
– Танька, Танька, Танька! – они кричат в один голос.
Она выходит ко мне. Красивая девочка с двумя черными до пояса косичками.
– Маленькая Танюша, – говорит она мне.
– Я не маленькая, – я заявляю. – Мне двенадцать!
– А мне тринадцать! – она говорит мне с гордостью.
– Но твой папа сказал, что тебе столько же, сколько мне.
Румынский офицер позабыт во дворе. Ничего не понимающий. Ко мне выбегают трое детей. Я спрашиваю:
– Где были дети, когда я тут была?
– А, – говорит жена цыгана. – Как она все помнит! Они все были у соседей, потому что Таня болела тифом.
Мы заходим в дом. Знакомый запах окружает меня. Хлеб в печи.
– О! – говорю я. – Хлеб в печи!
– Сейчас дадим тебе хлеба, маленькая Танюша.
Объятия и слезы. Кто-то вспоминает о румыне, оставленном во дворе. Когда он заходит, меня спрашивают по-русски:
– Кто этот страшный офицер?
– Он врач в больнице в Любашевке. Я все время была там. После того как я прошла несколько деревень, у меня замерзли ноги, совсем замерзли, и я не могла сдвинуться с кровати. Только сегодня утром я встала и вот я здесь!
– Но мы же тебе дали танины валенки?!
– У меня их украли.
Я им не рассказала весь ужас.
– Переведи мне, – говорит доктор.
– Потом. Вы говорите по-румынски? – я спрашиваю.
– Я хорошо знаю румынский, – говорит мне цыган.
– Тогда, пожалуйста, поговорите с ним на румынском, и скажи только, что я и моя мама тут были, когда Таня болела тифом, но не говори, откуда мы пришли.
– Он не знает?
– Он ничего не знает.
– Очень хорошо! Очень хорошо, прекрасно. Садитесь пить чай.
Мы садимся за стол. Сразу же появляются всякие угощения. Горячая мамалыга, круглая и желтая, вызывающая аппетит, сыр, масло, соленые огурцы и, конечно же, морковный чай. Я смотрю на доктора и говорю:
– Садись кушать с нами. Это хорошие люди, любящие.
– Я вижу, но я не голоден.
– Ничего подобного, – я говорю. – Сядь!
Цыган обращается к нему на румынском:
– Пожалуйста, садитесь, господин офицер.
Его усаживают во главе стола.
– А что с кучером, – я спрашиваю – бедный на улице.
– Я его позову, – говорит сын.
– Нет, – говорит офицер. – Он не будет есть со мной за одним столом!
– Тогда и я не буду есть! – говорю я.
Сын цыгана пронзил офицера черным взглядом и позвал кучера к празднику. Вместе с едой появилась домашняя водка, с особенным ароматом. Не достаточно очищенная, но водка.
– Наша Таня пьет водку, – говорит цыган. – А ты?
– Я? Нет.
– Почему?
– Я еще не завтракала.
– Сейчас же ешь!
Мы все выпили водки. За здоровье. Водка меня разогрела, и у меня стало приподнятое настроение. Я не помню точно разговор, который велся там, но они точно не говорили о происхождении моей мамы и меня. Дочка сидела рядом со мной, обнимала меня и гладила крест на моей шее.
– Это мой крест тебя спас, правда, Таня?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});